Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Режут по живому
Юрий Цивьян о перемонтаже «Сироток бури»
Братья Васильевы

‹…› Робеспьер в фильме Гриффита [«Сиротки бури»] — всего лишь малоприятная личность с крадущейся (pussy-footed) походкой. Такой образ никакими надписями не исправишь. Васильевым пришлось вырезать Робеспьера целиком. На протяжении фильма имя «Робеспьер» не упомянуто ни разу. Два раза его безымянная фигура, крадучись, пересекает полотно экрана — например, входит в подъезд дома, в котором поселилась Генриетта, — но оба раза мы принимаем Робеспьера за полицейского соглядатая. Робеспьера как персонажа в фильме нет — революцию представляет один Дантон.

Интереснее и сложнее решили Васильевы другую задачу: как поступать с красавцем-шевалье? Вырезать Робеспьера было делом сравнительно нехитрым, ибо, скажем прямо, в мелодраме у Гриффита этот крупный общественный деятель не слишком значительная фигура. Другое дело — де Водрей. В сюжетном построении картины де Водрей — фигура неразменная. Это он защитил Генриетту от посягательств насильника-маркиза; нашел, где ей жить, пока она ищет сестру; вопреки воле могущественного дяди, выбрал Генриетту в невесты; в годы террора, рискуя головой, жил под чужим именем в Париже, за что, в конце концов, едва не загремел под нож гильотины, а заодно с ним и Генриетта — по статье «укрывательство врага народа».

Казалось бы, вот вам положительный герой, но у шевалье де Водрей был один серьезный надостаток. Он «отпрыск одной из самых знатных и древних французских фамилий» (такими словами Гриффит знакомит нас с де Водрей в начале фильма). В стране, где в аристократах ходили присыпкины с их «незапятнанным пролетарским происхождением», оставить героя аристократом было бы чистым термидором.

Получалась загвоздка. Устранить шевалье де Водрей означало оставить Генриетту без любви и защиты; с другой стороны, если шевалье оставить, фильм покатится в сторону абстрактного, надклассового гуманизма — по той дорожке, на которую его поставил Гриффит. Скрыть же от зрителя титул шевалье, как было скрыто имя Робеспьера, тоже нельзя — выдаст манера одеваться, стиль движений и умение фехтовать.

Понимая всю сложность задачи, Васильевы решились на пересадку эпизодов.

Фильм, как мы помним, начинается с убийства. Двое неизвестных с рапирами и в напудренных париках закалывают третьего у портьеры, за которой — вход в богато обставленную спальню. В спальне — женщина, возле нее — новорожденный ребенок. Убившие ее мужа люди вихрем врываются в спальню, чтобы забрать ребенка насовсем. Единственное, что успевает сделать мать, — это засунуть за пеленку медальон, горсть золотых монет и записку с именем младенца.

Имя младенца, конечно же, Луиза, а драма в том, что ее аристократка-мать, втайне от родных, обвенчалась с человеком из народа. Опасаясь огласки, родня решает избавить несчастную от мужа, а девочку положить на ступени, ведущие к собору Нотр-Дам. Непутевую же аристократку спешно выдают за немолодого графа де Линьер.

Обо всем об этом мы узнаем уже в прологе. В финале, понятно, ослепшая Луиза обретает и зрение, и мать, а с матерью — и дворянский титул.

Такова линия жизни Луизы. Оставим Луизу и взглянем еще раз на кавалера ее сестры.

Как ведет себя шевалье де Водрей перед лицом революционного трибунала в американской версии фильма? Видя, что дело близится к развязке, шевалье и не думает юлить и отрекаться. Да, я аристократ, но я не враг народа. Я с детства сочувствовал страждущим и всегда был за справедливость. И далее в том же духе. Дескать, лицо человека определяет не классовая принадлежность, а общечеловеческие нравственные ценности.

В советском варианте шевалье де Водрей выбрал более умную тактику защиты. Вы думаете, что я аристократ, обращается шевалье к суровым судьям, но вы ошиблись. «Я не аристократ и не был врагом народа. Я сын такого же бедняка, как и вы». Судьи поднимают головы от бумаг и тяжелым взглядом смотрят на шевалье, который вовсе не похож на сына бедняка. Новый титр. «Моя мать любила простого крестьянина и хотела бежать с ним, но ее муж, граф де Линьер, узнав об этом, приказал убить моего отца».

Ну-ну, послушаем, решают судьи. И вот, в подтверждение слов подсудимого, на экране проходят сцены из раннего детства шевалье. Двое неизвестных с рапирами и в напудренных париках закалывают третьего у портьеры, за которой — вход в богато обставленную спальню. В спальне — женщина, возле нее — новорожденный ребенок. Ребенок — не кто иной, как прижитый от крестьянина де Водрей. «Матери удалось умолить графа, чтобы он пощадил меня, — продолжает подсудимый. — Это скрыли от меня, но недавно я узнал все от графа».

В одной из газетных дискуссий (о них позднее) режиссер Илья Трауберг сравнил перемонтаж с хирургией. Фильмы режут по живому, дабы обеспечить им жизнь в советском прокате. Но что это за жизнь, вопрошает Трауберг, если прекрасная картина предстает перед зрителем искалеченной и вся в швах?

В нашем случае пересадка удалась. Удалив тайну рождения из биографии Луизы, перемонтажеры подарили ее шевалье, которому тайна, вроде этой, оказалась жизненно необходимой. Что было началом, стало кульминацией картины; авторский пролог превращен в прямую речь; пол младенца поменялся на противоположный — и, в конечном итоге, де Водрей был оправдан.

Оправдан не революционным трибуналом — трибунал на уловку Васильевых не купился. Гражданин де Водрей был оправдан в глазах цензоров из Главреперткома. Оправдан трюк Васильевых и в моих глазах, ибо, когда бы не находчивость перемонтажеров, цензура так бы и не выпустила «Сироток бури» в советский прокат, и мир никогда бы не услышал запоминающегося диалога в самом начале пьесы Маяковского «Клоп»:


«Разносчица галантереи
Бюстгальтеры на меху,
бюстгальтеры на меху!
Вхoдят Присыпкин, Розалия Павловна, Баян.
Разносчица
Бюcтгaльтеpы...
Присыпкин (восторженно) 
Какие аристократические чепчики!
Розалия Павловна
Какие же это чепчики, это же...
Присыпкин
Что ж я без глаз, что ли? А ежели у нас двойня родится? Это вот на Дороти, а это на Лилиан... Я их уже решил назвать ариcтoкpaтическo-кинeмaтoгpaфически... так и будут гулять вместе. Во!»

Цивьян Ю. Жест-каламбур: к истории перемонтажа // Неприкосновенный запас. 2008. № 5.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera