‹…› о своем решении остаться на Западе режиссер объявил на пресс-конференции в Париже после показа «Ностальгии» в декабре 1984 года. Этому решению предшествовала долгая и мучительная переписка с инстанциями. По истечении срока официальной командировки, санкционированной Госкино и оформленной МИДом СССР, Тарковский обратился с просьбой продлить срок его пребывания в Италии на три года — поначалу к руководству Госкино, а затем в ЦК КПСС и ВС СССР. В этих же обращениях Тарковский просил разрешить членам его семьи приехать к нему. Прямого отказа он не получил ни разу, однако в соответствии с решениями, принятыми в ЦК, ему настоятельно «рекомендовано» вернуться в Москву и «на месте решить все вопросы». Переписка пока еще носила формально-корректный характер — стороны считали необходимым подыскивать мотивировки: власти как будто подразумевали всего лишь соблюдение обычных формальностей, Тарковский ссылался на занятость и невозможность прервать работу над новыми замыслами. У него были к тому все основания — осенью 1983 г. он ставил «Бориса Годунова» в «Covent Garden», работал над документальным фильмом вместе с Донателлой Багливо, в ноябре начал писать сценарий «Жертвоприношение» и все еще не оставлял надежд делать «Гамлета». Однако никакая работа по меркам тогдашних советских законов не могла служить основанием для просроченной выездной визы. Уже 25 мая 1983 г. директор «Мосфильма» подписал приказ об его увольнении (по ст. 33 п. 4 КЗОТ «За неявку на работу без уважительной причины»). По логике прежних лет вслед за увольнением должно было последовать лишение гражданства, однако «наверху», по всей видимости, запаслись терпением и не торопились ставить точки над «i». Невозвращенчество уже стало для них подлинным бедствием и грозило обрести массовый характер — с начала 1980-х гг. страну покинули Отар Иоселиани, Андрей Кончаловский, Юрий Любимов.

Тарковский еще со времен «Иванова детства» любим и обласкан европейской киноэлитой, в мировой табели о рангах занимает одно из самых почетных мест, являясь как бы полномочным представителем «русского кино» на кинематографическом Олимпе. Ему и прежде дозволялось на Родине больше, нежели другим: не потому, что власть делала различия между юпитерами и быками, но потому, что по негласному закону всегда запасалась хотя бы одним «отдельно взятым свободным художником», дабы самим фактом его существования «прикрыть» общепринятую несвободу творчества. Узаконенная, официальная эмиграция Тарковского наносила еще один удар по «советскому мифу», уже и без того доживающему последние дни. Нельзя сказать, чтобы заинтересованные лица в Советском Союзе делали все возможное, чтобы поправить положение: ничего хуже, нежели требовать немедленного возвращения и держать сына в качестве заложника, придумать было нельзя. Однако все же попытки предпринимались. В сентябре директор «Мосфильма» приехал в Матвеевскую и уговорил отца режиссера, поэта Арсения Тарковского, написать сыну — пожалуй, это была одна из самых жестоких и циничных акций со стороны властей предержащих. В декабре 1983 г. в Риме с Тарковским встретился министр кинематографии Филипп Ермаш, который гарантировал ему в случае соблюдения выдвинутых условий возможность свободного выезда из страны Тарковский, которому по историческим аналогиям было известно возможное развитие подобного сценария, вместо Москвы улетел в Стокгольм — работать над «Жертвоприношением». Отныне в его письмах, адресованных высшим инстанциям, звучала лишь просьба выпустить к нему семью. Эту просьбу находят возможным удовлетворить лишь в январе 1986 г. Возможно, высочайшая милость оказана в соответствии с «изменением руководящего курса» — в обиход партийных речей и газетных заголовков уже входят словосочетания «ветер перемен», «обновление» и «человеческий фактор». Возможно, новая международная политика Михаила Горбачева не позволяет более медлить с этим решением — ведь за воссоединение семьи Тарковских ходатайствуют премьер-министры Италии, Швеции и Франции. И все же не последнюю роль здесь сыграл страшный диагноз, который был поставлен Тарковскому 13 декабря 1985 г. Трагической развязки теперь можно было ожидать со дня на день, и власти решили не рисковать, продемонстрировав примерный либерализм. ‹…› На какое-то время ему станет легче, и он сможет монтировать «Жертвоприношение». Ему остается жить меньше года.

Аркус Л. Новейшая история отечественного кино. 1986–2000. Кино и контекст. Т. 4. СПб.: Сеанс, 2002.