Контекст киноцитаты, как мы увидим, намного богаче и сложнее, чем контекст цитаты в романе.
Лем отодвигает время действия романа далеко в будущее, используя удобство подобной позиции, освобождающей от каких-либо обязательств. В отличие от этого, действие фильма происходит в современную эпоху, и в нем отражается напряженное противостояние между познанием и этикой, властью и наукой, характерное для периода «холодной войны» и гонки вооружений, в том числе и в сфере освоения космоса. Более того, фильм становится зеркальным отражением этого момента мировой и советской реальности.
Кроме того, сцену, в которой цитируется Сервантес, Тарковский помещает не в лабораторию (колыбель объективного научного знания, которую предпочитает Лем) и не в академическую видеоконференцию, а в библиотеку корабля (мастерскую мудрости), где хранится исконное знание (и экземпляр «Дон Кихота»), которое, как подчеркивает Тарковский, не превзойдено наукой. Он воссоздает библиотеку в английском вкусе, с уютными деревянными стенами и драпировкой его любимого цвета — зеленого. Именно там появляется раскрытая книга с гравюрой, изображающей Дон Кихота и Санчо Пансу, и звучит диалог о мире сновидений, похожем на мир смерти, о психике, в целом, — о сознании, в котором зарождается смысл существования.
Знание и мудрость... Лем пишет, что в результате открытия Соляриса люди «оживили одну из старейших философских проблем — взаимоотношения материи и духа, сознания». Тарковский предлагает избавить духовность от догматики и вновь сосредоточить ее на индивиде.
Совершенно невозможно, чтобы мышление (а с ним и идеалы, движущие нами идеи) было только абстрактным, не окрашенным личностным самосознанием. Озабоченность этой проблемой ведет по жизни Дон Кихота и всех тех, кто сталкивается с ситуацией, где мышление и идеалы противостоят личному самосознанию. Герои фильма говорят также о Фаусте, Сизифе, нравственности науки и знания, уничтожении неизведанного; Тарковский вспоминает даже о «проклятых вопросах»...
Безумие, по всей видимости, наносящее урон обитателям космической станции (и даже ведущее некоторых из них к самоубийству), — побочная тема, связанная с темой сознания. Галактические донкихотствующие герои задаются вопросом: а не сошли ли они с ума? Чтение «Дон Кихота» тревожит ум читателя неотступным вопросом: что есть безумие и что есть благоразумие? Тарковский не отступает от текста Лема, но при этом показывает такие изгибы этой темы, которые связывает ее с русской традицией юродства («безумия, глаголящего истину»). Так называемое безумие для Тарковского — психологическое состояние человека, чье сознание меняется или уже стало иным в силу контакта с Солярисом, либо по другим причинам (как, например, у Доменико в «Ностальгии»). Этот процесс переживает и Крис Кельвин, который поначалу проверяет свою разумность на простейшей математической задаче, но позже погружается в то самое безумие, которое возвращает его жизни полноту смысла через любовь.
Тарковский не был полностью доволен «Солярисом», несмотря на достигнутый фильмом успех. Он говорил об этом в Риме, в доме у Тонино Гуэрры, когда перед съемками «Ностальгии» занимался постановкой документальной картины «Время путешествия». Он недолюбливал «Солярис» из-за боязни попасть в ловушку жанрового кино, кинофантастики. Ему не нравилось, как этот жанр расправляется с исследованием человеческого сознания, представляющего собой единственную галактику, в которой происходят интересующие его контакт и отступление. ‹…› Беседа в библиотеке завершается сценой, которую я называю «Пьета» — Оплакивание. «Пьета» изображает сострадание, являющееся формой познания для того, кто установил контакт с судьбой другого. Образ напоминает о ренессансной скульптуре Микеланджело, выставленной в Ватикане и олицетворяющей Богоматерь, поддерживающую Сына. Увиденное под другим углом зрения, сострадание выражает и средневековую тему, которая присутствует у Сервантеса в «Дон Кихоте» и подобна, хотя и в светской сфере, альтруизму, то есть позиции, которая должна побуждать истинного рыцаря помогать другим и защищать свои идеалы. Как во времена Возрождения, так и в нашу эпоху, хотя и в ином виде, больше ценятся плутовство и деньги, нежели высокие идеалы и альтруизм.
Сострадание, милосердие и альтруизм помогают выявить равенство всех существ, и для описания этого Тарковский применяет мастерский метод — полет, мотивированный освобождением обитателей корабля от действия силы притяжения. И в этой сцене в библиотеке, и в «Зеркале», где показаны документальные кадры трагедии со стратостатами после хроники гражданской войны в Испании, достигается один и тот же эффект: наихудшим бедствием является разлука.
В заключение напомню слова Снаута, взятые Тарковским из романа Лема: «Мы гуманны, благородны, мы не хотим покорять другие расы, хотим только передать им наши ценности и взамен принять их наследство. Мы считаем себя рыцарями святого Контакта. Это вторая ложь. Не нужно нам других миров. Нам нужно зеркало». И в качестве предвозвестия в своем следующем фильме Тарковский сооружает собственное зеркало. ‹…›
Хуан Хосе Эррера де ла Муэла. Испанские цитаты в творчестве Андрея Тарковского. Киноведческие записки. 2006. № 78.