— Ах, проклятые горы, как они мне надоели!
Олег Даль сидит в распряженной пролетке, понуро уткнувшись в поднятый воротник. Трудно понять, кому принадлежат сейчас эти слова — то ли Лаевскому, герою экранизируемой Иосифом Хейфицем чеховской «Дуэли» (рабочее название фильма «Плохой хороший человек»), то ли самому актеру. Видно, не ему одному до смерти надоел этот никак не дающийся кадр: неверное зимнее солнце как будто нарочно исчезает в тот самый момент, когда все готово к съемке, либо не появляется вовсе, либо же появляется тогда, когда нет кого-то из актеров. И группа поневоле снимается с места, спешит на другой объект — на ялтинскую окраину, где декораторы под руководством художника Исаака Каплана с помощью несложных доделок превратили неприметный беленый домик в дом героя фильма, либо же на какую-то из старых улочек, где, не без труда убрав телевизионные антенны и протянутые от крыши к крыше провода, оператору Генриху Маранджяну удается выкроить уголок, похожий на провинциальное захолустье 90-х годов прошлого века.
А этот кадр, некстати отложенный до начала зимы (пусть даже покладистой ялтинской зимы], не дается никак. Вся сцена пикника отснята еще осенью во время экспедиции на Кавказ. Отснято, как деловито орудует у костра усатый добряк доктор Самойленко (Анатолий Папанов), как флиртует с сыном богатого купца Ачмианова (Ашот Меликджанян) невенчанная жена Лаевского Надежда Федоровна (Людмила Максакова), как зло рубит хворост для костра зоолог фон-Корен (Владимир Высоцкий), словно вкладывая в это занятие всю свою ненависть к «макаке» — Лаевскому, бездельно развалившемуся в пролетке. Но вся сцена не сложится без одного, совсем не главного кадра: без Лаевского, удобно устроившегося на сиденье среди запасенных в дорогу корзин и бутылей. Рядом хлопотливо суетится добродетельная чиновничья чета Битюговых (Андрей Апсолон и Любовь Малиновская), многозначительно перебирает струны гитары пристав Кириллин (Анатолий Азо), а он сидит, уткнувшись в воротник подбородком, равнодушный ко всему творящемуся вокруг. Впрочем, даже несостоявшаяся съемка не оказывается напрасной: пробуются новые варианты, уточняется рисунок сцены, оттачивается ее смысл. И постепенно, от репетиции к репетиции, вроде бы проходной кадр — человек в пролетке — вырастает в обобщающий образ — образ путешественника без лошадей, без направления, без цели... ‹…›
Липков А. Плохой хороший человек // Советский экран. 1973. № 6.