Вспоминаю еще — для сцены «падения» Анны Сергеевны режиссер назначает три репетиции. В первый вечер выясняется, к великой моей радости, что мое представление о сцене совпадает с режиссерским видением. Когда мне начинает казаться — еще немного, и может получиться, Хейфиц прекращает репетицию и отменяет две следующие:
— Вернемся к сцене в день съемки. Не «надевай» на себя образ. Мне хочется, чтобы ты могла быть свободной в кадре, импровизировать.
И вот день съемки.
Все готово. Иосиф Ефимович просит десять минут для актеров. Павильон опустел, я заволновалась.
— Знаешь, репетировать мы не будем: уверен, что ты помнишь, о чем мы договорились. Просто надо людям отдохнуть минут десять.
У меня — гора с плеч, а режиссер потихоньку начинает «вспоминать», что мы наговорили о сцене.
Сама же съемка проходит незаметно, больше двух-трех дублей не снимаем: режиссер чувствует, когда у актера появляется необходимое состояние, и, сберегая силы актера, в ту же секунду говорит роковое «Мотор». Ну просто рождественский Дед Мороз, а не режиссер у меня получается!
Расскажу ‹…› еще об одном эпизоде на съемке. Сцена на пароходике, где Анна Сергеевна, грустная и несчастная, говорит Гурову, что ей надо уезжать. Я только что из Москвы, настроение праздничное, легкомысленное, Баталов добрый — тоже хорошо, все, в общем, замечательно, а Хейфиц говорит:
— Нет. Здесь плохая мизансцена.
(Я начинаю злиться, Баталов очаровательно улыбается, злюсь еще больше).
— Здесь вообще никакой мизансцены нет.
— Значит, я плохая актриса.
— Да, значит, ты плохая актриса.
В спокойном голосе металл, у меня перехватывает дыхание, Баталов сияет. «Чему он радуется, негодяй!» — успеваю подумать и слышу:
— Надо отменить съемку, подождем пока актриса хоть чему-нибудь научится.
Все померкло. День тусклый.
Жаль себя невозможно.
Обида на Хейфица, на Баталова, хотя он вдруг отчего-то перестал улыбаться, жалость к себе уходит — и все превращается в страшную тоску, безысходность. Сквозь пелену этой тоски слышу:
— Андрей Николаевич, вы готовы?
— Готов.
— Мотор!
Слово это стало для меня обязательным. Что бы ни происходило со мной, но — «Мотор!» — и я начинаю работать. То же случилось и здесь. Мы сыграли сцену. Второго дубля не было. Баталов опять засиял. Я ничего не понимала, пока не услышала голос режиссера:
— Ты на меня обиделась? Дурочка, это же я нарочно. Я стараюсь не прибегать к таким «фокусам», но ты еще неопытна — профессионализма, когда в любом состоянии актер может играть то, что нужно, у тебя еще вот и пришлось быть жестоким. Алеша понял все и смеялся. Кстати, ты рассердилась на него, это тоже помогло.
— А если б не вышло? — говорю я, но оттаиваю, — значит, я поверила бы во все, что вы сказали, как мне тогда работать?
— Я был уверен, что выйдет. Ну, потом, неужели бы ты не поверила мне, если б я тебе все объяснил?
Хейфиц И. Жизнь в кино: запись бесед И. Е. Хейфица с И. С. Саввиной. М.: Бюро пропаганды советского киноискусства, 1978.