«У тебя десять классов на лбу написано», — с огорчением говорил недоучка Глеб Жеглов тщетно пытавшемуся канать под неудачника-шоферюгу Шарапову. На лице шофера Саши Румянцева мы сейчас читаем не только десять классов, но и «семейный альбом» — круг актеров МХАТ, Ахматова, «многоуважаемый шкаф» с потертыми корешками редких книг. Мы чувствуем в Румянцеве Баталова чуть заметную усталость нескольких интеллигентских поколений, мы замечаем, что у него нежные небольшие руки, привыкшие скорее ласкать клавиши рояля, чем крутить баранку. Девушка, едва усевшись к нему в машину, доверчиво засыпала на его сутуловатом плече, раз и навсегда покоренная его бесконечной безоговорочной чистотой.

Критики, пораженные негероичностью Баталова, заговорили о появлении обыкновенного героя. Обыкновенность путали с интеллигентностью, ранее допускавшейся на экран лишь в комической или отрицательном вариантах. Это не значило, что в нашей жизни появился интеллигентный рабочий. Просто в нашем кино появился интеллигентный актер.

От Саши Румянцева тянется непрерывная ниточка к чеховскому доктору Гурову, к физику-атомщику Гусеву, к булгаковскому сыну профессора-идеалиста Голубкову и... к слесарю Гоше из меньшовской киносказки.

Добротворская К. Саша Румянцев // Сеанс. 1993. № 8.