Взлет и падение «Моей Родины» не могли не отразиться на нашем состоянии. Мы испытывали не то чтобы растерянность, а своего рода апатию, сомнение в своих силах и возможностях. Перед нами был выбор: либо замолчать на длительное время, душевно успокоиться, либо, наоборот, доказать, что у нас есть порох в пороховницах и что мы не сломлены.

Кроме того, неожиданно обнадеживающая и доброжелательная беседа человека из Политуправления, его ненавязчивый, но достаточно твердый приказ обязывали нас ответить делом. Но как? Лагерная жизнь красноармейской части едва ли могла послужить материалом для драматического конфликта.

Мы плохо знали армейский быт танкистов, и фантазии наша работала с натугой. Зархи, правда, успел год отслужить в конной артиллерии, а я прошел вневойсковое обучение в казарме на Фонтанке, но этот опыт не годился, и, решив действовать, мы уехали под Киев, в Дарницу, чтобы окунуться в армейскую лагерную жизнь.

Комкор Чайковский, умный, тонкий, интеллигентный человек, встретил нас приветливо. По сигналу «подъем!» мы просыпались, а ложились за полночь, после долгих и интересных бесед с комкором на террасе его коттеджа. Весь день проводили на танкодроме или в танковом парке, наблюдая за тем, как осваивают технику новички.

Все это было ново и интересно, но сюжет будущего сценария не складывался. Да и, говоря по совести, нас не тянуло к этому материалу. В нашем сознании уже родился тот, как мы его прозвали, «внутренний милиционер», внутренний цензор, накладывающий свою запретительную резолюцию на любой замысел, казавшийся смелым и неожиданным. Родилось то проклятое слово, которое на многие и многие годы ослабило советскую кинематографию и открыло шлюзы потоку серых, «благополучных», но далеких от жизни фильмов. Это слово — «непроходимо». В особенности оно касалось армейской темы. Ведь мы, как указано было в критических статьях, «принизили» Красную Армию, «исказили» и «оболгали» ее людей. Не повторить бы это. Постепенно стал складываться замысел комедии «Горячие денечки».

А сюжет родился расхожий. Маленький провинциальный городок, цветущие яблоневые и вишневые сады, красивая девушка и красивый командир танка, их роман с благополучным финалом. И все это на фоне лагерной жизни, тяжелого груда танкистов, красноармейских анекдотов и веселых праздников.

Неудивительно, что подобный замысел не открывал перед нами жизненных глубин.

Увлечение формой — вот куда направилась наша энергия. Мы решили «очеловечить» камеру. Чего только она у нас не совершала. Мчалась за бегущей героиней через мостики, заглядывала в подворотни, проходила через сад, не зацепляя низко нависших ветвей, влезала в крошечное оконце, взлетала на высоту третьего этажа на деревянном лифте, приводимом в движение целым взводом красноармейцев, поднималась по лестнице в сто ступеней на гору при помощи турникета, натягивающего канат, и, рассмотрев крохотную деталь, открывала наконец огромную панораму города, полей и лесов.

Были в фильме и лирические сцены в цветущем — в ноябре-то! — яблоневом саду с тысячами бумажных цветов, прикрепленных к осенним голым яблоням (это побудило не разобравшегося репортера местной газеты тиснуть заметку о «чуде природы»). Была и грозная танковая атака, во время которой, ломая на своем пути деревья и кусты, вы-ползают из лесного прикрытия десятки «БТ», гоня перед собой испуганных зайцев и подымая в воздух стаи лесных птиц.

В финале герой с героиней танцевали в яблоневом саду, осыпаемые падающими яблоками! Куда уж дальше! И музыка, и панорама какая!

Помню, Довженко пришел к нам в «Националь» после просмотра фильма и стал расспрашивать, как нам удалось придать кинокамере столь удивительную подвижность, и мы чертили ему на бумаге всю механику этого дела.

Ну, а фильм? Кажется, Ильф и Петров метко окрестили его «Танкетки и кокетки». Конечно, обидно было сознавать, что «отбытие наказания» за «Мою Родину» в лагерях танкистов под Киевом привело нас к творческой уступке.

Но не только сногсшибательные панорамы украшали фильм, а и первоклассный актерский ансамбль: Николай Черкасов, Николай Симонов, Янина Жеймо и выведенная нами на орбиту тогдашняя звезда — Татьяна Окуневская.

Не могу не вспомнить здесь и талантливого ленинградского художника Анатолия Босулаева, осуществившего с неутомимой изобретательностью все эти головокружительные путешествия съемочной камеры.

Подвал в «Известиях», посвященный «Горячим денечкам», назывался «Радость». В нем были такие строки: «Фильм этот глубоко жанровый. Он насыщен воздухом и радостью. В фильме нет неулыбающихся лиц, и даже теневые стороны быта совершенно теряются в общей симфонии света, веселья и музыки. Как не похожа эта картина на ту милитаристическую дребедень, пропитанную человеконенавистничеством, злобой, шовинистическим угаром, которую преподносит современное буржуазное кино в своих картинах о военной жизни».

Была ли это наша честная плата за то, что во всех громящих «Мою Родину» рецензиях и документах нас все же призывали к продолжению работы, ободряли, обнадеживали, осторожно успокаивали? Правильно ли мы поступили? Мне трудно на это ответить через полвека. Как бы сложилась наша судьба, если бы мы отказались, замолчали, надолго ушли от практического дела? И на это ответить нелегко.

Впрочем, не было бы тогда в нашей биографии и таких страниц, как «Депутат Балтики», «Член правительства» и других. Не было бы, возможно, и нас самих.

Может быть, как это кажется сегодня, когда я пишу свои записки, принципиальность художника заключается в том, чтобы вопреки всему оставаться самим собой, иногда в гордом одиночестве и ценою лишений, бездействия сохранять свое человеческое и художническое достоинство?

Как ни странно, фильм оказался долговечным. В 1987 году в Лондоне, на ретроспективе моих фильмов я с удивлением увидел два ролика из «Горячих денечков». Где их раздобыли? После просмотра, на лекции в кинотеатре Британского киноинститута меня заставили подробно рассказать о динамике кинокамеры в этом фильме. А в нашем прокате фильм был вновь показан в 1985 году, но я не решился его посмотреть.

Хейфиц И. «Горячие денечки» // Хейфиц И. Пойдем в кино! СПб: Искусство, 1996.