Сначала я увидел Сашу Баширова во ВГИКе. Рашид Нугманов делал на моем курсе один из первых режиссерских этюдов — «безусловный человек в безусловных обстоятельствах». Когда я пришел в аудиторию, я увидел огромное количество каких-то бутылок, банок, помещение было просто завалено каким-то говном. Там было штук 150 бутылок — гигантский труд! Мне сказали: «Рашид будет сдавать этюд на тему “Пункт сдачи стеклопосуды”». Ну, давайте, будем смотреть... И вот открывается занавес, и из каких-то ящиков вылезает немыслимо странный человек с трясущимися руками. Я до сих пор помню, у него в руках была механическая бритва, и он пытался этой бритвой побриться. ‹…› На меня он произвел большое впечатление, и когда мы потом обсуждали это все, я говорю: «Молодцы, передайте спасибо человеку, вы его на улице, наверное, нашли...» Все тихо сидят. Я говорю: «Это очень важно — уметь работать с типажом...». А мне говорят: «Какой типаж? Это же Баширов, с параллельного режиссерского курса!». ‹…›
Саша чудовищно тяжело усваивает текст. Сначала у его персонажа в «Ассе» был монолог, где никаких майоров вообще не было. За полтора месяца до съемок я дал ему двух ассистентов, чтобы он этот текст выучил. Сцену допроса мы снимали в Бутырской тюрьме. Нас туда пустили на полтора часа. У нас не было ни на что, нужно было приехать и сразу снять. Накануне съемки я сказал ассистентам: «Позвоните Баширову и предупредите: если он, засранец, хоть раз ошибется, я его в смерть зашибу!».
Мы приехали туда, поставили с Пашей камеру, поводили Баширова по коридорам. «Лицом к стене!», «Проходи!» — конвоира, кстати, сыграл Юра Шумило. Потом мы посадили Баширова перед камерой и говорим: «Давай, Саша, у нас осталось сорок минут». И тут я понял, что Саша не помнит ни одного слова! И я говорю: «Мы тебя сейчас в одиночку отведем, запрем, и будешь там сидеть, пока не выучишь!» А он: «Да обождите!»
Я правда думал посадить его, запереть с этим текстом на трое суток, без пищи, без ни хрена, пока опять не договоримся с тюрьмой о съемке. «Я, гад буду, за полтора месяца писал тебе текст». «Да обождите, я хотел, чтобы это импровизационно было, чтоб у него ход мыслей шел...». Я говорю: «Бля, какой ход мыслей? Давай, говори! Паша, давай, пускай камеру, пускай он говорит все, что ему в голову взбредет!». Я понимал, что мы уже снимаем просто для того, чтобы хоть что-то снимать, чтобы было видно, что мы тут не дурака валяем. И вот весь этот бред собачий про Титова, который к замыслу не имел никакого отношения, всю эту херовину, он запулил с одного дубля. Вот сколько у нас было пленки в камере, столько он нес эту чепуху. Мало того, что он нес всю эту чепуху. Зная, что он не выучил текст, я не выставил на камере звук. И звук получился черновой — с ревом камеры, со всем. И когда я его привел в тон-ателье, я сказал: «Вот весь этот бред, который ты там наговорил, теперь еще надо озвучивать. Я этим заниматься не буду, сам вспоминай, что ты там напорол, и сам вкладывай в артикуляцию». Целую смену, восемь часов он это озвучивал, и еще четыре часа на следующий день.
Цит. по: Барабанов Б. АССА. Книга перемен // СПб.: Амфора. 2008.