Соловьев дал мне задание, которое я, наверное, не забуду никогда. Он попросил написать сценарий, в котором сочетались бы следующие качества: это должна быть криминально-детективная история, которая чем-то напоминала бы «Стреляйте в пианиста» Франсуа Трюффо. Должны были быть убийства, Соловьев сказал: «Хотя бы два». Там должна была быть любовь. Он хотел трогательную чеховскую историю. И еще чтобы была современная музыка. ‹…›

В моем сценарии Бананан был альбиносом. Меня всегда интересовали альбиносы — мне казалось, что в них есть какая-то особенная трепетность, меня интриговало, что они так чувствительны к солнцу. Африка очень светлый, конечно, но не альбинос. Поэтому в фильме нет эпизода, когда они загорают на пляже. В сценарии был такой мотив, что, с одной стороны, Алику к нему очень тянуло, с другой стороны, в ее характере появлялась жестокость. В вычеркнутой сцене на пляже он говорил ей: «Мне нельзя загорать», а она: «Да ничего, сейчас натрем тебя чем-нибудь». И он сгорал на солнце. Она проверяла его, а потом ей становилось стыдно, она его лечила, снимала с него сгоревшую кожу, и, собственно, дальше все к любви переходило. ‹…›

Образ Крымова рождался параллельно с тем, как развивался мой собственный роман. Я заметил, как к деятелям искусства тянется криминалитет. Буквально на том же пляже, где отдыхали мы с Аликой [Смеховой], сидели играли в преферанс такие люди... я даже имена могу вспомнить... одного свали Зорик. Меня всегда интересовали истории про таких. Но раньше я только слышал про дело магазина «Океан», «дело валютчиков», про то, что есть какие-то «цеховики»... И тут я увидел их на пляже — людей из другой жизни. Они очень любили, чтобы было так: вот народный артист гуляет, а они тут рядом режутся в преферанс. И при этом для них важно, чтобы они были знакомы с этим артистом, чтобы вместе выпивали. Тогда же я читал книжку Натана Эйдельмана «Грань веков». Моя мама делала с ним фильм про Пушкина ‹…›. Эйдельман бывал у нас дома ‹…›. Он любой рассказ мог развернуть так, чтобы получилась какая-то концепция. Из любого эпизода жизни Пущина или Кюхельбекера получалась целая история. В итоге я упомянул в сценарии, что Крымов читает «Грань веков», а уж Соловьев развил это в то, что мы видим.

Мотив слежки ‹…› во многом стал результатом моего увлечения фильмом «Фотоувеличение» Антониони. ‹…›. Можно сказать, что «Асса» — это фильм не только о жизни, но еще и о фильмах. ‹…› Это был опыт использования в немассовом художественном кино разных жанровых перипетий. ‹…›

Безусловно, Африка и то, что с ним связано, ‹…› принесло туда то, что сделало фильм популярным, потому что, если бы сняли просто сюжет ‹…›, я думаю, ничего бы такого не произошло. На самом деле Соловьев же человек другой культуры, они, я думаю, понимали это и использовали его как канал, чтобы войти в мейнстрим. И даже смирились с тем, что Цой играет в ресторане, нашли хороший компромисс — он начал в ресторане, а закончил в «Зеленом театре», при огромном стечении народа.

Цит. по: Барабанов Б. АССА. Книга перемен // СПб.: Амфора. 2008.