Станислав Ростоцкий:
Мне 12 лет, и у меня в руках билет в клуб имени Каляева на фильм «Чапаев». А потом — по тогдашним временам большущий, а по теперешним крохотный зал с белым (не очень, скажем, и белым) квадратом экрана, затихающие вместе с наступающей темнотой люди, страх в душе — только бы не выгнали: вечером детей не пускают, наконец, спасительная темнота, слышный из будки стрекот раскручивающегося аппарата, и расширяющийся луч прорезает темноту, чтобы родить на полотне неведомую тебе жизнь.
И уже через несколько секунд вылетает из-за холма тачанка, а на ней — человек в заломленной папахе, с устремленной вперед рукой, прильнувший к пулемету Петька, бегущий в панике враг, и ты уже ни о чем не думаешь, ничего не боишься, ты весь там, на экране, вместе с этим человеком, и этот человек навсегда в тебе, на всю твою жизнь.
Этот сразу врезавшийся в память кадр уже перешел на плакаты, на панно у кинотеатров, потом он перейдет на папиросные коробки, спички, конфеты, значки, и не для дешевой рекламы, которая выпадает теперь на долю некоторых фильмов-избранников экспорта и проката, а просто потому, что для всех этот кадр становится драгоценнейшим спутником жизни, и его хочется размножить на всем, с чем повседневно соприкасаешься.
Да, это уже не просто кино, в которое ты иногда ходишь, как на праздник. Это кино, но это что-то совсем другое. Ведь ты ни на секунду не можешь оторваться от экрана, и ты запоминаешь все сразу, весь текст, всех населяющих экран людей, которые становятся тебе родными и близкими.
И ты весь сжимаешься в комок, когда люди в страшной черной форме — каппелевцы,— среди которых особенно запоминается тебе красавец-офицер с сигарой в зубах и со стэком в руке, идут и идут, и кажется, что никто не сможет их остановить, и Анка, кусающая в бессилии губы, и тогда, когда тебе уже хочется самому ворваться на экран, чтобы погибнуть, но не сдаться, когда сердце уже разрывается от напряжения, в это время, ну вот... вот... наконец-то... он не опоздал, он летит, как птица, в своей бурке, и ты плачешь от радости и восторга, и ты гордишься и любишь летящего на лихом коне Василия Ивановича. А потом наступает самое страшное. Но ты веришь, ты веришь, что все еще будет хорошо. И ты готов в любую минуту броситься в холодную воду, чтобы помочь, спасти его, и навсегда останется у тебя в ушах голос Чапая: «Врешь, не возьмешь!». А потом вода, и нет его, и умирающий Петька, с надеждой вглядывающийся вдаль, и падающие вместе с берегом враги, настигнутые снарядом. А ты все думаешь, думаешь... Ну зачем же он оторвался от своих? Ну зачем же уехал Фурманов? А потом ты бродишь по кинотеатрам и все ищешь картину, в которой Чапаев не тонет, ребята говорят, что Колька из дома, что на Лесной видел такую картину.
Было в этом фильме поразительное качество: он запомнился сразу весь, с первого до последнего кадра, запомнился весь текст. И мгновенно в него начали играть на всех дворах. Никто не публиковал сценария, но уже через несколько дней во всех школах шли постановки «Чапаева», и какие бурные споры, доходившие до драк, шли при распределении ролей! В каждом дворе, в каждой школе появлялись свой признанный Чапаев, свой Петька, свой Фурманов. Поколение 12-летних, 13-летних, 14-летних, те, на чьи плечи легла потом тяжесть войны — настоящей, своей. И я утверждаю, что истоки многих подвигов этого поколения — в «Чапаеве». ‹…›
Мальчики и девочки поколения, которое в 1941 году стало солдатом, всегда ощущали Василия Ивановича Чапаева своим отцом, наставником, другом, образцом человеческого поведения, хотели быть достойными его памяти.
Я сам видел пулеметчика, который стрелял, приговаривая «Врешь, не возьмешь!», в идущий на него вражеский танк до тех пор, пока танк не проехал по пулемету и стрелку.
Ростоцкий С. Любимый народом // Советская культура. 1974. 7 ноября.
Марлен Хуциев:
В «Чапаеве» нет лихих ковбойских скачек, подсечек, падений через голову коня, прыжков на ходу в вагон мчащегося поезда и снова с крыши на коня. И так называемых батальных сцен там всего три, и сняты они без использования сверхмасштабных общих планов и сверхсовременной съемочной техники. Но уверен, никому никогда с течением лет, новых впечатлений и рубежей кино не казалось, что картина нуждается в иной кинематографической форме, в иной экранной выразительности. ‹…›
Мне кажется, что эстетика фильма ближе всего к народной песне. Особым строем чувств, глубокой лиричностью, самобытной образностью, лаконизмом и внутренней раскованностью одновременно, покоряющей искренностью. И в этом фильме-песне сама песня органично входит составной частью в ткань фильма.
Вспомним — в ночной сцене перед психической атакой — «Черный ворон, черный ворон, что ты вьешься надо мной...». Проводы Фурманова — песня «Отец сыну не поверил, что на свете есть любовь... веселый разговор» переходит в мелодию «Черного ворона» на уходящей вдаль машине, без слов, сквозь сомкнутые губы, но все равно слышится — «ты добычи не добьешься» — это предчувствие, подступ к финалу. А сцена поющих чапаевцев перед последним боем — «Ревела буря, дождь шумел» — трагическое вступление в финал, где песня о Ермаке, ее содержание, перекликаясь с близкими событиями, настраивает на высокий, патетический, торжественно-трагический лад и звучит почти как реквием.
Эта внешне простая сцена, где негромкий вечерний разговор Чапаева о счастливой жизни после войны вплетен в хор, где ничего как бы и не происходит, вызывает в памяти образцы высокой трагедии.
Природа фильма при внешней прозаичности, по сути, образно-поэтическая. Он построен по законам музыкального произведения, и сама музыка фильма, скрепляя и развивая внутренние темы его, плотно впаяна в общую партитуру.
...Уход Петьки в разведку, прощание с Анной. Петька толкнул рукой раму распахнул окно, и в комнату откуда-то хлынула вечерняя мелодия, зазвучал, разлился баян, под эту мелодию, полную лирики и томления, Петька отправляется в разведку, он идет, и заходящее солнце то гаснет, заслоняемое им, то снова вспыхивает, на мгновение застыли в вечернем тумане дали, река...
И та же мелодия снова зазвучит в эпизоде, когда начинается роковая ночь, где в параллельном монтаже чередуются спящие бойцы и казаки, беззвучно плывущие под разлив этой мелодии. Все ближе и ближе враг, а мелодия все звучит, ширится, и так же резко обрывается, как и в эпизоде разведки, но на этот раз ударом кинжалов.
И, наконец, потрясающей силы завершение эпизода, когда, прикрывая плывущего Чапаева, отстреливающийся Петька, отбросив уже бесполезную, без патронов винтовку, падает, срезанный казачьей пулей у самой уральской волны, из последних сил подымается на локтях, чтобы убедиться — Чапаев плывет! — и снова падает уже мертвый. Мы не услышим выстрела, не услышим стука вражеского пулемета, неотвратимо сжимающего смертельное кольцо вокруг пловца, не услышим свиста пуль, всплесков — только музыка прощается с героем, пока холодные волны Урала не сомкнутся над ним. ‹…›
О Бабочкине хочется сказать особо.
История нашего кино богата замечательными актерами и ролями, но эта работа Бабочкина стоит в ряду уникальных явлений. Бабочкин был не просто актером, сыгравшим Чапаева, он и был Чапаевым. Он совершил чудо, как бы физически воскресив легендарного комдива. Фильм стирал грань между реальностью и искусством.
Помню, когда он шел по коридору Института кинематографии, пронзая встречных быстрым своим взглядом, я сторонился, уступая дорогу, весь подбирался и долго смотрел ему вслед, испытывая чувство, близкое к благоговению. Я не верил в возможность оказаться так близко, рядом с этим человеком.
Говорили о его нелегком характере. Я думаю, человек, проживший бескомпромиссную жизнь в искусстве, имел на это право. Он имел свой характер.
Среди многих замечательных фильмов «Чапаев» занимает для меня место особое, для меня и для людей моего поколения. Он остался первой любовью, которую не заслонили, придя после, другие. Ни одно из сильных последующих впечатлений от кинематографа не смогло занять место «Чапаева». Место, занятое им, было им занято навсегда.
Фильм этот решил мою судьбу. Впечатление было ошеломляющим — от фильма и кинематографа одновременно. Я вышел потрясенный, ни секунды не сомневаясь в том, что все увиденное — настоящее, не отражение на белой плоскости (мне еще не было известно слово «экран»)...
Хуциев М. Бессмертие // Советская культура. 1984. 7 ноября.
Вадим Абдрашитов:
Для меня эта картина абсолютно современна по той простой причине, что она отвечает на вопросы, которые волнуют нас сегодня. ‹…›
Сюжет меня интересует постольку, поскольку он является не конечной целью авторов, а двигающей силой, с помощью которой разматывается нить характера или, наоборот, создается характер, так сказать, плетутся его кружева. Сюжет — это пружина, которая раскручивает характер, выявляет его, создает на экране. Ярчайший пример и образец — «Чапаев» Васильевых. ‹…›
Думаю, для того чтобы появился «Чапаев», нужна прежде всего смелость. Признаться, я просто не понимаю, как Васильевы в ту пору отважились на такое. Ведь это по самому большому счету художнический подвиг. В начале 1930-х годов ни в литературе, ни в театре, кажется, ничего похожего и не было. О «живом человеке» шли нескончаемые споры. Психологически разработанный характер стучался в дверь искусства, но стук этот слышали немногие. Уже появился старый рабочий Бабченко во «Встречном», уже снималась «Юность Максима», где был заявлен живой, развивающийся характер, но вдруг врывается на экран характер совершенно новый, невиданный, небывалый; не положительный и не отрицательный, не идеальный и не приземленный, но живой! Противоречивый, динамичный, имеющий свою историю и предысторию, свои традиции, свою реальную историческую основу и одновременно — фольклорные корни. И это в то время, когда книга Дмитрия Фурманова была уже хорошо известна, а образы многих героев канонизированы! Васильевы не побоялись отойти и от книги, и от канона — не опровергая, не отрицая их, а углубляя и выражая свое понимание истории, свою трактовку событий, свое видение характера. ‹…›
Конечно, Чапаев сыгран не только Бабочкиным, на центральный персонаж «работает» в фильме буквально все. Васильевы мастерски построили актерский ансамбль. Ни один человек из окружения комдива не дан столь же объемно и рельефно. Даже Петька находится «при Чапаеве» не только как ординарец, но и в художественном «подчинении». Он по-своему оттеняет жизненную наполненность главного героя.
Удивительно точно сыгран Фурманов. И насколько современна внутренняя и внешняя техника Блинова! Он создает образ в полном смысле слова положительного героя, вот уж действительно — идеального, однако в нем нет ничего от схемы, от каталога обязательных качеств, потому что он существует не сам по себе, а рядом с Чапаевым и дополняет, углубляет его, дает перспективу. Он занимает в фильме точно продуманное место, не претендуя на большее. Васильевы сделали центральным героем не Фурманова, а Чапаева (хотя и такое решение в принципе возможно), не испугались того, что комиссара зрители будут уважать и любить, но сердца свои навсегда отдадут Чапаю. Режиссеры понимали, что эти персонажи в фильме порознь не существуют и в сознании зрителей не разъединятся. Мы покорены Чапаевым, который духовно породнился с Фурмановым.
И вот еще одна мысль, чисто режиссерская и, может быть, кощунственная — о финале картины. Если бы Чапаев был в фильме более схематичен, более функционален или если бы в нем было, так сказать, больше от кино, от известных образов, мне его было бы так жаль, — по-зрительски, в непосредственном эмоциональном восприятии. А здесь на твоих глазах погибает не персонаж — живой человек. Я переживаю смерть не исторического липа, а человека близкого. Обычно гибель героя мы переживаем эстетически, сознавая дистанцию между жизнью и искусством. А в восприятии финала «Чапаева» эта дистанция как бы исчезает: эстетическое чувство поглощается жизненным, реальным потрясением. Не здесь ли разгадка тайны финала и фильма в целом?
Абдрашитов В. Чапаеву — 50 // Искусство кино. 1984. № 11.
Сергей Бондарчук:
Больше двадцати раз довелось мне видеть «Чапаева» на экране. Еще школьником, потрясенный картиной, долгие вечера рисовал я цветными карандашами портрет любимого героя, а если быть точнее, Б. Бабочкина в роли Чапаева. Мог ли я тогда предположить, что через несколько десятков лет стану преподавать во ВГИКе бок о бок с замечательным советским актером!..
А как ждали мы, солдаты, в сорок втором приезда кинопередвижки с «Чапаевым»! Забыв о невзгодах и трудностях фронтовой жизни, переживали за отважного командира, мчавшегося усмирять эскадрон мятежников. ‹…›
Вячеслав Тихонов:
Вспоминаю, как пленил «Чапаев» меня, когда перед самой войной впервые попал на фильм вместе с одноклассниками. Телевидения к тому времени у нас еще не было, театром нас родители не баловали, и кино было единственным волшебным окном в мир взрослых. Стоило один раз увидеть «Чапаева», как мы с завидной изобретательностью стали отыскивать всевозможные ходы для новой встречи с легендарным героем... Выучили картину буквально наизусть.
Николай Тихонов:
Герой Социалистического Труда, лауреат международной Ленинской премии «3а укрепление мира между народами» ‹…› Однажды вечером я шел в Петергофе мимо кинотеатра, где демонстрировался «Чапаев». И вдруг увидел, как мальчишка явно на кино выпрашивал у прохожих деньги. Я поинтересовался: «Неужто ты не видел этой картины?». — «Три раза смотрел,— ответил мальчуган.— Да еще хочу...».
В другой раз на Невском мы с товарищем наблюдали у кинотеатра, в котором показывали «Чапаева», как двое парней что-то тщательно записывали. Оказалось, их делегировал на просмотр фильма коллектив детского дома. А за это они должны были представить подробнейший рассказ о легендарном Чапае.
Бондарчук С., Тихонов В., Тихонов Н. Фильму «Чапаев» — сорок лет // Советская культура. 1974. 29 октября.