Чапаев врывается в фильм как бы прямо из легенды — на лихой тройке, в критический момент боя. Его смелость и воля сплачивают бойцов, приносят победу в дерзкой атаке. Такая экспозиция мгновенная и яркая, как вспышка молнии, с первых же секунд фильма приковывает внимание к герою, сразу же окунает в грозовую атмосферу военной страды.
Сцена эта, как и продолжающие ее эпизоды смотра после боя, поисков оружия в реке, прибытия отряда ивановских ткачей-добровольцев, знакомства героев, то есть, по существу, все начало фильма, появилась только в рабочем сценарии (см. I ч., Д. 1, 2, 3) возникло импровизационно. Одним росчерком пера оказались зачеркнутыми все предшествовавшие варианты сценарных начал картины, полетели в корзину уже отснятые по режиссерскому сценарию куски (I ч. — Г-1). Начало картины делалось почти в самом конце съемочного периода быстро, по сценарным наброскам, которые даже не успели перейти из рабочего блокнота на страницы машинописи. Вот эти листочки, написанные размашистым почерком Г. Н. Васильева ‹…›. Их появление — решительный слом всей предшествующей работы над началом фильма, как бы скачок в новое качество вещи. Для того чтобы этот скачок совершился, потребовались многие обстоятельства. И прежде всего актерские удачи уже отснятых сцен. После того как были сняты «Урок тактики», «Наполеон», «Митинг» и другие сцены, авторы ощутили необходимость внутренней перестройки вещи. Чапаев такой, каким он рождался в блистательном исполнении Б. Бабочкина, потребовал иной, чем было задумано, первой встречи со зрителями. Его появление в родной для героя стихии боя, в легендарном ореоле богатырства потребовала сама художественная логика развития образа. Сценарий в столкновении с живым творчеством актеров и других соавторов рождающегося фильма обретал новые черты, новые художественные масштабы.
Образ Чапаева в ходе съемок вырастал от сцены к сцене. Росли и другие персонажи фильма. Это укрепило веру авторов в самоценность своих героев, в то, что рассказ об этих людях сам по себе, без помощи прологов и эпилогов, будет значительным и интересным для зрителей. Так, постепенно, в ходе художественного созревания вещи, отпадали ‹…› и мультипликационная карта, призванная обозначить место событий картины в общем ходе гражданской войны и разработанная интересно, но по духу своему иллюстративная, сцена проводов добровольцев на Иваново-Вознесенском вокзале ‹…› или сменившая ее сцена в теплушке ‹…›, цель которых была расширить социальный фон повествования.
Вместо постепенного и медленного подхода к теме новое начало сразу вводило в гущу событий, приоткрывая сердцевину конфликтов картины.
«Связка» с эпохой гражданской войны оказалась не нужной.
Уже на этапе режиссерского сценария целиком отпал весь пролог к фильму.
Значительно сложнее обстояло дело с эпилогом. Чтобы не кончать фильм гибелью любимого героя (были опасения — не прозвучит ли это слишком пессимистически) в поисках обобщенного и, как им казалось, более жизнеутверждающего финала авторы пошли по тому же, что и в прологе, иллюстративно-дидактическому пути.
В первых вариантах сценария концовка складывалась из нескольких эпизодов:
а) Встреча оставшегося в живых Петьки с Анной у братской могилы в Лбищенске (в одном из набросков это дано подробно: Петьку несут на носилках, Анна склоняется над ним и целует его. «Петька слабым голосом присоединяется к общей песне» и т. д.)
б) Речь комбрига Еланя на траурном митинге (в первом варианте более обширная, в последующих вариантах сведенная к нескольким фразам)
в) Марш-парад Чапаевской дивизии (под нарастающие, мажорные звуки оркестра, сменяющиеся кадрами марша современной Красной Армии с ее моторизованными отрядами, танками, броневиками и тучей краснозвездных самолетов в воздухе).
Этот плакат-апофеоз ставил задачу создать мажорное звучание финала и, перекинув мостки от гражданской войны к нашим дням, подчеркнуть преемственность традиций Красной Армии. Однако во всех вариантах сценария он имел еще одну особенность. Связь финала с предыдущим действием осуществлялась, что называется, в «лоб». На изображении Петьки и Анны, следящих взором за движением армейских частей, накладывается голос Чапаева: «Счастливые, говорю, вы с Петькой. Молодые. Вся жизнь впереди...» И дальше, фраза за фразой, звучали знакомые по фильму слова Чапаева о будущей жизни, о борьбе за нее. И на каждую фразу герои безмолвно реагировали: «Что-то дрогнуло в лице Анны», «Петька резко сдвинул брови», «Анна быстро вытирает слезы» и т. п.
Нужно ли говорить о том, что такой мелодраматический показ переживаний героев чужд реалистически строгому стилю фильма? Но авторы не оставляли мысли дать финал, смягчающий впечатление от гибели героя. Уже в самом конце работы над фильмом возникла идея оптимистического финала. С. Д. Васильев с небольшой съемочной группой выехал в экспедицию на Кавказ в Гори, где снял сцену в яблоневом саду ‹…›. Черновики этого варианта (ни рукопись, ни пленка) не сохранились. Но удалось установить, что это был финал-эпилог, переносящий действие в наши дни счастливой идиллии Петьки и Анки, персонифицирующий мысль о том, что кровь героев гражданской войны была пролита недаром, а слова Чапаева о будущей счастливой жизни оказались вещими.
К розыскам этой утраченной страницы истории фильма, о результате которых я сообщал в публикации «Путь к художественной правде»[1], ныне можно добавить два новых штриха:
1. Найденную позднее фотографию участников этой съемочной экспедиции. В первом ряду слева направо: С. Д. Васильев, Л. Кмит в костюме этой сцены, администратор Н. Медведский, крайний справа — оператор А. И. Сигаев. Во втором ряду стоят: слева В. С. Мясникова в костюме этой сцены, рядом с ней работник местного отдела культуры (илл. 3)
2. Бывший руководитель производства студии «Ленфильм» М. С. Шостак в беседе с автором статьи 19 мая 1968 года рассказал, что в отношении финала не было обычного для Васильевых единодушия. Георгий Николаевич не разделял выдвинутой Сергеем Дмитриевичем идеи о финале-эпилоге в саду, не поехал на эту съемку, а засел в монтажной и из отснятых кусков смонтировал тот финал, который вошел в картину. Это было настолько убедительное решение, что, по словам Шостака, С. Д. Васильев, вернувшись из экспедиции, сразу же его принял, заявив, что «Гоша прав», и, начисто отказавшись от сцены в саду, не стал ее даже озвучивать[2]. Проведенная съемка осталась черновиком, лишь одним из набросков к фильму, а сам его финал найден на монтажном столе. Короткий (всего минута с несколькими секундами) стремительный, насыщенный действием, он обрел эмоциональную силу «точки, поставленной вовремя». ‹…›
Авторы отбирали, шлифовали эпизоды, выявляющие стержневые черты характера героя, объединяющие, цементирующие весь строй его мыслей и чувств. Это черты революционности, убежденности героя в торжестве высоких идеалов народной борьбы. Это черты активности натуры, беззаветной отваги, наступательного духа. Примером решения, позволяющим раскрыть их наиболее полно и драматически заостренно, может служить хотя бы то, в какой невыгодный для его войска момент впервые появляется в фильме начдив. Или ситуация, в которую авторы поставили героя, в связи с вопросом об Интернационале. В то же время Васильевы безжалостно отсекали многие внешне эффектные эпизоды, которые могли прозвучать фальшиво, исказить характер. В первых вариантах сценария таких эпизодов было немало. Так, желая подчеркнуть необузданный нрав Чапаева, Васильевы дали эпизод, где начдив начинает душить бойца, привезшего ему весть о волнении в кавэскадроне. Этот эпизод был заснят, но в фильм не вошел.
По пути от сценария к фильму постепенно отпадали менее выразительные сцены с Чапаевым — подсчет трофеев, расплата с хозяйкой за молоко («А с комиссара возьмешь?»), споры по «бабскому» вопросу и др. Авторы стремились уйти от случайных черт и поступков героя. Показать его натуру, не растрачиваемую в мелочных стычках. Многие сцены претерпевали кардинальную перестройку. Так, в первых вариантах сценария неорганичной для характера героя выглядела беседа Чапаева с Анной и Петькой в сцене отдыха после боя.
Видя ласковые отношения молодых героев, Чапаев с тоской говорил им: «Счастливые вы. а я вот бобылем и проживу. Хорошо еще коли в бою умру. Может, вспомнит кто добрым словом. Умирать-то кому же охота?»[3]
В фильме, на фоне широкой и распевной народной песни, возникает совершенно другой разговор Чапаева со своими молодыми друзьями. В нем мы видим, как прославленный полководец, герой, который, казалось бы, в огне боев нашел свое жизненное призвание, в самый разгар военной страды мечтает о том, чтобы мирно жить и работать. Он уносится мыслью в будущее. Его мечты и стремления выражают народные чаяния. Насколько этот эпизод в фильме вернее, глубже, а главное, органичнее для характера Чапаева!
Не будем множить примеры такого рода изменений. Их было сделано немало. Приведем еще одну лишь сцену. И поскольку она принципиально важна для трактовки образа и для характеристики взаимоотношений Чапаева с массой бойцов, остановимся на ней подробнее.
Речь идет об инциденте, предшествующем сражению с каппелевцами, когда Чапаев усмиряет «бузу» в кавэскадроне.
Сцена в фильме вводит в гущу острых классовых противоречий, показывает кулацкий призыв к дезертирству и здоровые настроения сознательных бойцов. Чапаев появляется в момент вражеского выступления «верзилы». Оратор не понимает причины наступившей тишины. Обернувшись, увидев начдива, злобно взмахивает винтовкой, но в ту же секунду падает, сраженный его выстрелом. Это стало кульминационной точкой конфликта, которая определила перелом в настроениях массы. Чапаев закрепил его своей короткой, берущей за душу речью, нашедшей действенный отклик у большинства бойцов: они сами «кокнули» второго зачинщика бузы и единодушно бросились выполнять чапаевскую команду «По коням!»
К такому решению, четко раскрывающему социальные процессы борьбы и характер Чапаева, авторы пришли не сразу. В литературном сценарии реальное соотношение борющихся сил было описано так, что не отдельные смутьяны и кулацкие агитаторы затевают «бузу», а вся красноармейская масса не хочет идти в бой: «На лесной поляне кричат люди, они ожесточенно машут руками, потрясают оружием и кому-то грозят». Зачинщик «бузы» призывает не идти в бой. И в ответ ему «строй колыхнулся и зашумел: «Хватит, намучались! Не пойдем дальше! — земля заждалась!»[4]
Сама ликвидация «бузы» в сценарии выглядела так:
«На поляну, на взмыленных конях влетели Чапай и Петька. Чапай осадил коня, скатился с седла и стал.
Шумит, волнуется толпа. И вдруг, перекрывая шум, врезается резко-повелительная команда:
— Смир-но-о-о!
Чапай спокойным, тяжелым шагом двинулся к толпе. Остановился. Руки его уперты в бока. Большие пальцы неловко заложены за пояс. Он стоит неподвижно. Его взгляд останавливается на людях. И люди не выдерживают его взгляда. Они прячутся друг за друга. Пробираются к своим местам и затихают. Шум становится тише. И наконец водворяется тишина. Строй почти восстановлен. Только запоздавшая фигура с оторванным рукавом неловко втискивается в шеренгу.
Тяжело смотрит Чапай. Тяжело сопят люди в строю. Становится совсем тихо.
Слышно, как перебирают удилами лошади в коновязи. Да становится слышней отдаленная канонада.
Чапай прислушивается. Явственно слышен стрекот пулеметной стрельбы. Неподвижно застыли люди, и вдруг врезался резкий, высокий голос Чапая:
— Зачинщиков выдать!
Напряженно вытянулись люди в строю. Но не двинулись.
Тишина.
Где-то невдалеке один за другим грохнули взрывы. И вдруг часто-часто забила пулеметная дробь.
Чапай дернулся:
— По порядку номеров рассчи-тайсь!
И посыпалось как горох:
— Первый, второй, третий, — автоматический, привычный расчет.
— Сто тридцать седьмой — неполный.
И снова тишина. Томительная, длинная тишина.
— Десятые двадцать шагов вперед, равнение направо — шагом — арш! Как на плацу командует Чапай.
Тринадцать пар отделяются от строя. Они идут мерным, автоматическим шагом. Они пересекают поляну. Вот они остановились и замерли.
— Кругом!
Теперь они стоят лицом к фронту. Фронт замер.
И снова резкий голос Чапая:
— Ложи винтовки!
Люди исполнили приказание. Чапай медленно подошел к фланговой паре. Вот он подошел к здоровому парню. Парень стоит неподвижно, только щеки его нервно дрожат. Чапай подошел вплотную. Парень мигнул глазами. Чапай поднял руку. Блеснул ствол нагана.
Люди в строю напряженно вытянули головы. Все глаза устремлены на Чапая.
Аппарат медленно движется вдоль фронта, и в ту же минуту за кадром грохает выстрел.
На лицах крайнее напряжение. На лицах страх. Затаенная радость. Злоба.
Аппарат все еще движется вдоль фронта. А откуда-то сзади, из-за кадра слышится выстрел, еще один, еще, и еще.
Нервно подергиваются веки у людей в строю. Широко раскрыты глаза. Облизывают пересохшие губы, и голос из-за кадра.
— Петька, заряди!
Чапая трудно узнать. Петька трясущимися руками вкладывает в барабан патроны.
Тишина. Канонада вдали стала чаще и ожесточеннее. Замерла линия фронта. Неподвижна маленькая одинокая фигурка Чапаева, стоящего к ней спиной.
Лицо красноармейца. У него закрыты глаза и губы что-то быстро шепчут.
Выстрел за кадром.
И красноармеец на минуту открывает глаза и зажмуривает их еще крепче.
Чапай подходит к нему. Это тот самый пожилой красноармеец, который убеждал «панов бить» (выступал против «бузотеров». — Д. П.).
Он открывает глаза, и его взгляд сталкивается со взглядом Чапая.
Чапай уже поднял руку и вдруг вздрогнул:
— Ты?
Красноармеец напряженно смотрит на Чапая. И, как бы ободряя его, силится улыбнуться:
— Бей, Василь Иванович. Бо треба.
Но Чапай решительно опустил револьвер. И повернулся к строю. Строй застыл.
Чапай подошел ближе. Он спокойно вложил наган в кобуру, поправил папаху, окинул взглядом неподвижных людей[5] и обратился к ним со словами, знакомыми по фильму.
Такая трактовка сцены представляла Чапаева руководителем, стоящим над массой, «вождем», один гневный окрик которого способен остановить разбушевавшуюся людскую стихию, «героем», взгляда которого не выдерживают люди, который в отношениях с бойцами опирается прежде всего на внушаемый им страх. ‹…›
Это же решение осталось и в режиссерском сценарии (кстати, в нем, как и во всех рабочих документах по фильму, сцена так и называлась — «расстрел»). Приведем этот фрагмент из режиссерского сценария (публикуется впервые). Подъехав к митингующему эскадрону, услышав, как очередной оратор орет - «Не по-ойдем!!» и бросает винтовку на землю.
Авторы подчеркивают, что, расстреливая бойца, Чапаев действует методически, хладнокровно, неторопливо: медленно слезает с лошади, медленными шагами идет, не спеша вынимает наган, спокойно вкладывает его в кобуру после выстрела.
В фильме расстрела нет.
Писаревский Д. Сценарные черновики «Чапаева» // Из истории Ленфильма. Вып. 3. Л.: Искусство, 1973.