Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Кино: Окраина
Поделиться
Клетки живой реальности
О режиссуре фильма

По «Окраине» видно, как дорожит он малейшим проблеском человечности в каждом своем герое. От великого жизнелюбия он дает свой, пусть даже маленький, шанс и пустозвону Александру Федоровичу, и брюхастому купчику, и мелкому деспоту Грешину, и беспробудно серому горемыке-извозчику, и тихому глупому старику Роберту Карловичу. Сама скука у Барнета, страшная, безысходная скукота окраины, окрашена ясным, веселящим кустодиевским колоритом, искрится в общем потоке жизни, неудержимо несущемся к роковому историческому приговору.

Он любуется своей окраиной, поэтизирует ее как один писатель Невский проспект, а другой Растеряеву улицу. Пусть неприглядна она, пусть гадки ее трактиры, убоги замшелые домишки, грязны немощеные улицы, темны проулки, темны и нравы. Но и здесь, под переливы шарманки и стук сапожных молотков, в тени палисадников и чахлых бульваров, вызревает доброе людское тепло. Всюду жизнь, всюду ее замысловатая, ее неисповедимая кутерьма.

Это непростой подход для кинематографа, зритель которого (в большинстве неискушенный в художестве) привык к более четким раскладкам авторского отношения. Особенно в критических ситуациях.

«Господи! Помоги нам победить! — вопит купчик в патриотическом угаре. — Сына своего послал... Сам пойду проливать кровь!» Но сын и вправду стоит у вагона в военной гимнастерке тоже, значит, в окопы. А потом этот сын будет в окопе жестоко мутузить Сеньку, и, конечно, вам будет жалко истошно голосящего парня, но в глубине души вас будет царапать что-то неподходящее: что Сенька слабак и недотепа и сам напросился на все это. Что офицер по-своему, по-жестокому, по-сиюминутному, но прав — ведь и ему сейчас в атаку. То есть и здесь, где режиссер на грани открытого протеста, вас не покидает смутное ощущение: поистине жизнь сложная штука. А привычные зрительские стереотипы то и дело заедают и ломаются.

Барнет использовал, как нетрудно заметить, достаточно много исторических типичностей. И тех прямолинейных ходов, которые угрожают вот-вот обернуться общими местами.

Когда Грешин вместо самодержца Николая вешает Керенского, это может второпях показаться избитой сатирической аллегорией. Но глаз цепко вбирает массу побочных деталей: стандартную рамку, под нею веточки с лентами, деловито-серьезную мину хозяина... А чуткая память легко включает этот момент в ряд иных выявлений образа — как раз следом за маленькой сценкой, где Грешин, сияющий, в первом ряду публики, прерывает добродушным «здоровканьем» поток красноречия Александра Федоровича. И ощущение штампа с ходу вытесняется ощущением предельной достоверности. Дело тут не только в юморе. Дело в особом складе мышления, который я бы рискнул назвать «песенным», имея в виду сугубую проникновенность и сугубую загадочность этого жанра. Загадочность неуловимой взаимосвязи банальности и откровения. И этот песенный склад придает глубочайшую душевность и осмеянию, и обличению, и гневу, и скорби. И самой исторической правде.

Когда Колька Кадкин идет брататься с германцем, тут слышится не только эхо старой «великой иллюзии», уже недалекой от своего краха (именно в тридцать третьем, роковом для Германии, сыновья братавшихся начали вновь расходиться по разным траншеям). В этом порыве звучит, торжествуя, иной — попросту человеческий голос. Не только братья по классу, но просто люди — одинаково усталые, искалеченные, измученные и телом и душой. «Я хочу домой, к семье и детям», — стонет в русском окопе тяжело раненный немец, и смысл его стона доходит до сознания русских солдат. И крик старика Кадкина, пресекающий избиение немца, исторгается из глубины его естества, из глубины человечности: «Что из того, что он немец, — он такой же сапожник!» Наивной была попытка некоторых тогдашних критиков толковать эту фразу впрямую и злободневно, как призыв к интернациональной пролетарской солидарности. (Наивной и законной такая конкретность мышления была издержкой молодого искусства двадцатых годов, в том числе и «поэтического кино».)

Неспроста Барнет так разбросан, рассредоточен в своих героях. Ту обильную эмоциональную энергию, которую он добывает во всех клетках живой реальности, он моментально передает во все клетки произведения. В этом его органика. Трезво распределить ее он просто не успевает. И Александр Федорович и Колька Кадкин — наиболее идеологические персонажи — также наделены этой энергией, и ею как бы размыта, растравлена всякая возможность стереотипа. ‹…›

Но отсутствие этих расхожих примет восполняется таким сильным и зрелым человеческим обаянием (тут, конечно, и актерская точность), что уже не нужно никаких пояснений, привычных подсказок. Нигде не сказано прямо, что он большевик, даже и в финале «на братание» шли не только большевики, и «Правда» могла оказаться за пазухой у любого солдата. Но по-иному думать о нем невозможно. Для такого, как он, революция прежде всего по-человечески непременна.

И, конечно же, Манька Грешина, бывший военнопленный Мюллер, престарелый сапожник Кадкин и другие люди окраины, идущие единым строем под грозные раскаты «Варшавянки», вступают в революцию, не представляя всей беспредельной ее сложности, почти неосознанно, но они готовы к ней душой и телом. Революция для них справедливая разрядка той мрачной, предгрозовой, спирающей дух атмосферы, в которой по-человечески невмоготу. Для них, как в песне, действительно нет иного пути — и потому «в руках у них винтовка».

Проблема, которую Барнет со всей присущей ему непринужденностью ставит перед зрителем, только внешне проста. На самом деле она требует очень зрелого восприятия. Очень серьезного встречного напряжения мысли.

Кушниров М. Жизнь и фильмы Бориса Барнета. М.: Искусство, 1977.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera