В 12-й книге «Нового мира» за 1931 год напечатан рассказ К. Финна «Окраина».
В этом рассказе есть такой эпизод:
Извозчик Смельчаков, расстроенный отказом каретника чинить его ветхую пролетку из-за отсутствия материала («война, потому и нет материала»), напивается в трактире, затем идет искать виновников своего несчастья — немцев.
В квартире портного Грешина ом находит военнопленного немца Раскоттена.
Подошел к Раскоттену и плюнул ему в лицо:
— Обижаешься? А куска хлеба лишить — это хорошо, по-вашему? Материалов нету! Всех хотите уничтожить!
На шум в квартире Грешина около окна собирается народ. «Подначивает» водопроводчик Тучин. Смельчаков выбрасывает Раскоттена в окно.
«Сигнал» подает сапожник Кадкин, у которого недавно убили двух сыновей на войне: «он сосредоточенно, аккуратно ударил Раскоттена».
— Бей немцев, — крикнул кто-то весело.
— Он не немец, — кричал отчаянно сапожник Филов, — он не немец, он сапожник.
Филов бросился в свою комнату, поспешно схватил ботинок с наполовину прибитой подошвой. горсть деревянных гвоздей, молоток и шило.
— Он не немец, — крикнул Филов опять и сунул Раскоттену ботинок, молоток и гвозди.
Раскоттен понял. Он опустился на землю, на корточки. примостил моментально ботинок между ног, сунул в рот гвозди в быстро-быстро стал вынимать изо рта и избивать по одному в подошву.
Кровь была у него во рту, гвозди были красные.
Раскоттен работал быстро, делая те профессиональные движения, какие делают сапожники всех национальностей. Удар молотком, шилом прокалывается подошва, удар молотком, гвоздь вбивается в дырку, сжимаются губы, опять удар молотком, опять прокалывается шилом подошва...
Он сидел, чуть-чуть скосив голову. Он не похож был сейчас на солдата, на иностранца.
Вокруг него была мастерская. Его профессиональные движения создавали эту мастерскую, она как бы была в воздухе, она окружала его, и он работал в ней, работал так, как работают тысячи других сапожников. Толпа отступила.
— Да, — сказал Кадкин, — мастеровой человек, что говорить.
— Ну, чего вам, — закричал тогда Филов. — Расходиться надо.
Народ стал постепенно расходиться.
Вот этот эпизод и был причиной принятия Межрабпомфильм рассказа К. Финна к экранизации.
Скупо и просто в этой центральной сцене рассказа выявлялась преступная бессмысленность империалистической войны и давался художественный образ интернациональный связи рабочих всего мира.
В сценарии «Окраина», который писался реж. Б. Барнетом совместно с автором рассказа К. Финном, конечно, эпизод этот был. В картине его не оказалось.
Режиссера увлекла сцена дикого избиения немца оголтелой хулиганской бандой. Сцена удалась. Избиение сделано мастерски. Немца жаль, хулиганов зритель ненавидит. Но идейная, смысловая нагрузка эпизода исчезла, — произошел разрыв между замыслом сценариста и методом работы режиссера не в пользу идейного качества картины.
Второй эпизод.
Когда Филову удалось спасти Раскоттена, он убеждает его вернуться в лагерь и больше в город не ходить: мастеровые-то наши, конечно, теперь вас не тронут. Да ведь у нас на Заборной улице и хулиганов много. Раз так прошло, а в другой раз действительно убьют.
Раскоттен молча уходит.
Его нагоняет тот самый сапожник Кадкин. который потерял двух сыновей на войне и за это ударил Раскоттена.
Он нагоняет немца и выкладывает перед ним происходящую в сознании путаницу: «Просвещенные люди говорят: “крушить немцев надо”. А немецкие солдаты, оказывается, такие же, как и он, Кадкин, сапожники, рабочие. Как же выйти из этого противоречия?
В числе “просвещенных людей” Кадкин называет студента Краенича, социал-демократа, который в 1905 году баламутил против царя, а теперь кричит о “национальности”: “Я, говорит, всецело за трудящуюся массу, но все равно, говорит, родина, все равно, говорит, немцы”.
И Раскоттен из бессвязной речи Кадкина делает совершенно правильные выводы о роли социал-демократов — меньшевиков в одурманивании рабочих.
Этот эпизод также из картины выпал. Режиссер Барнет заменил его безмолвной сценой Марии, провожающей избитого Раскоттена, которого уводят в лагерь русские солдаты с винтовками. Сцена проводов удалась, как и сцена избиения, но все же и здесь смысловая, сюжетная нагрузка ослаблена и заменена чисто эмоциональным моментом (хотя и большой силы).
И последнее.
В рассказе Раскоттен, вернувшись в лагерь, будит спящего военнопленного Ганса Миллера:
— Скажите мне, Миллер, кажется, вы говорили, что вы — социал-демократ?
— О, да, — ответил Миллер, улыбаясь. — Я социал-демократ.
Раскоттен ударил Миллера по лицу».
Этой сцены в картине нет. Следовательно, нет завершения сюжетной линии, складывающейся из отмеченных выше трех эпизодов.
Экранизация литературных произведений — дело нелегкое. С большими трудностями связано переложение на язык кино чисто литературных образов рассказа, повести, романа, но задача сценариста — найти им эквивалент кинематографического порядка, сохраняя при этом смысловую, идейную нагрузку литературного произведения.
К. Финн — не сценарист, а беллетрист. В своей работе с реж. Б. В. Барнетом он его кинематографическому мастерству не смог противопоставить мастерства сценариста и потому, видимо, допустил это сюжетное и идейное снижение своего же литературного произведения.
Работа реж. Барнета в кинематографическом смысле чрезвычайно удавшаяся, лишний раз заставляет заострить вопрос о сценарии как основе фильмы. Без сценария как драматургически законченного произведения даже мастерская работа режиссера снижается и по линии сюжета и по линии тематики, расплывается в жанризме, в деталях. Здание получается архитектурно неустойчивое, непропорциональное, некрепко стоящее.
Очень полезно при обсуждении «Окраины» сличить три документа: рассказ К. Финна, сценарий Б. Барнета и К. Финна и картину Б. Барнета, чтобы на этом конкретном примере выявить в кинематографическом произведении творческую роль и задачи писателя-беллетриста, писателя-сценариста и режиссера.
Леонидов О. «Он не немец, он сапожник» // Кино. М., 1933. 28 февраля.