Я познакомилась с Борисом Васильевичем Барнетом в Одессе, в гостиничном номере Л. Кулешова и А. Хохловой, которые работали тогда над сценарием «Горизонт». Лев Владимирович предложил мне роль в фильме, и я часто стала забегать к нему на огонек. У них всегда толклось много людей. И интересных и скучных.
Однажды в дверь ворвался человек, который с первой минуты заинтересовал меня. Да и не только меня. Все присутствующие оживились, и, как мне показалось, каждому захотелось стать остроумнее, обаятельнее. Стимулом оказался Барнет.
Боксерского склада. Немного тяжеловатый, с чуть-чуть медвежье-неуклюжей постановкой ног. С обаятельной улыбкой, обнажавшей широкие, крепкие зубы. Глаза цвета льда на солнце, такие же холодные, искрились веселостью. Шумный, с громким голосом, в котором раскатывалась буква «эр», весь в движении...
Через несколько дней Барнет сунул мне в руки тоненькую папочку. В ней был милый рассказ К. Финна «Окраина», в котором Барнет увидел что-то для себя интересное.
Сперва рассказ превратился в сценарий. Вот тут Барнет вступил в свои права... Он резал его кусками, склеивал, переклеивал, менял куски местами, переписывал наново.
Но человеческие образы в сценарии остались финновскими. Вероятно, Барнет считал, что плотью и кровью наполнят их сами актеры во время работы.
Женская роль в сценарии, с моей точки зрения, была неинтересная, а главное, совсем не моя. Но Барнет заранее вырвал у меня согласие сниматься у него. Барнет был упрям. Я тоже была упряма. Может быть, упрямство, помноженное на упрямство, дает плюс!.. Возможно.
Конечно, Барнет из-за своего упрямства очень ошибся. Я просто по своим физическим данным не могла сыграть финновскую Марию. Двадцатилетняя девчонка не могла играть старую деву, унылую и скучную.
Мне торжественно вручили готовый сценарий. Прочла я сценарий и пришла в уныние. Так и не нашла, кого я в нем могла играть. Я даже не подумала о скучной героине.
Дав мне сценарий, Барнет не мог выдержать даже суток. Ему надо было знать мнение каждого, кто читал сценарий, сейчас же.
Поздно вечером он позвонил мне домой и потребовал, чтобы я поделилась своими впечатлениями.
Я сказала, что все мне нравится, что это талантливо, что это интересно, но при чем тут я? Барнет задохнулся от возмущения:
— А Мария?
— Неужели вы думаете, что я смогу сыграть эту роль? Это будет или гротеск, или смертная тоска...
Назначили встречу на раннее утро завтрашнего дня, рядом с моим домом, в сквере у Трубной.
В это время дня сквер был пуст, и я издали увидела бегущего Барнета в своей любимой шляпе, надвинутой низко на лоб. Чувствовалось, что он кипит от раздражения. Он плюхнулся на скамейку рядом со мной и, не здороваясь, заявил:
— Поскольку вы хвастаетесь своей ленинградской школой и считаете себя хорошей актрисой, вы должны уметь играть все.
— Во-первых, здравствуйте! Во-вторых, я ничем не хвастаюсь. В-третьих, я не универсал и играть все не могу.
— Чем вам не нравится роль?
— А почему она должна мне нравиться? Она скучная. Она старая. И вообще это не моя роль.
— Это уж предоставьте судить мне.
— Судите... Но раз не могу, значит, не могу.
— Ну, а чего вы хотите?
— Ничего...
— Это не разговор. Давайте свои предложения.
— Не ругайтесь, кричать я тоже умею. Нет у меня предложений. Хотя знаете что? Дайте мне ее играть так, как я ее вижу.
— И давно вы ее видите?
— Вот сейчас увидела. Чтоб это была не Мария, а Манька. Не дева, а девчонка... Ну, отсюда все остальное...
— Значит, идиотка?
— Слушайте! Если вы все время будете ругаться, нам не о чем говорить...
— Хор-рошо... Думайте. Пор-ртите все на свете. Но сниматься будете вы. Я упрямый.
— Я тоже...
Следующая встреча с Барнетом была официальная. На студии, в группе фильма «Окраина».
В коридоре я встретила старого знакомого еще по «Горизонту». Я рассказала ему о моем споре с Барнетом. Он помолчал. Почесал нос и подумал вслух:
— Все равно Барнет вас сломает. Это же деспот в работе. Можно вставить в договор пункт, что роль вы будете делать сами.
— А разве это можно?
— Вас за это не побьют.
Когда я вошла в комнату с вывеской «Окраина», мне на глаза попался улыбающийся молодой человек. У него взлетели вверх брови, и он уставился на меня восторженными глазами. Это был Николай Крючков. Он впервые увидел киноактрису живьем.
На бегу в комнату заглянул крепко сбитый, гладкий, как морж, кареглазый Николай Боголюбов.
Ленивой, шаркающей походкой забрел Ганс Клеринг — немецкий актер, который в «Окраине» должен был играть пленного немца. Он поудобнее уселся в кресло и спросил:
— Зачем я здесь нада?
Барнет прорычал:
— Подожди. Не морочь голову!
— Почему морочь? Что это — морочь?
Крючков подсел к Гансу и охотно, шепотом стал объяснять ему это непереводимое слово. В это время Барнет обратился ко мне:
— Ну, что вы надумали? Как вы решили корежить роль?
Только я открыла рот, чтобы ответить, как в комнату вошли под ручку два старика. Один был Сергей Петрович Комаров, второй — Роберт Эрдман — просто старик, не актер. Но Барнет углядел в нем то, что ему было надо по рисунку роли, давно живущего в России немца, с плохим русским языком. Эрдман коверкал русскую речь, но был утонченным интеллигентом. Они с Комаровым, который играл лавочника, дополняли друг друга и были очаровательной парой.
Барнет в восторге вскочил, ходил вокруг актеров и особенно громко раскатывал свое «эр». Натешившись, он их отпустил и, сразу помрачнев, обратился ко мне:
— Ну, я вас слушаю!...
— А я ничего не думала. Вы ведь даже слушать меня не стали. Зачем же забивать себе голову тем, чем не надо...
— Чер-рт возьми! Подписывайте договор-р. Там р-разбер-ремся...
Директор был наготове. Следуя совету своего знакомого, я взяла ручку и вставила пункт: «Роль буду делать самостоятельно, по своему разумению, без нажима со стороны режиссера».
— Борис Васильевич, я немного не понимаю... Вы так договаривались? — Директор протянул Барнету договор.
Барнет прочел мой «пункт». В глазах у него мелькнуло что-то очень холодное и жестокое. Он медленно стал мне говорить что-то обидное о ленинградцах, о нашем самомнении, о нахальстве Фэксов. Обидевшись, я ушла, чтобы больше не возвращаться.
Я уже спокойно жила в Ленинграде, когда появился человек с договором, где черным по белому был впечатан машинкой мой странный «пункт». Я подписала.
Началась работа. Костюм я сама себе подобрала из старья, имеющегося на студии. Не впервой! Косы просто заплела и завязала бубликами. Барнет даже не стал смотреть. В таких отношениях между актером и режиссером было что-то жестокое и странное.
Так мы уехали в Тверь снимать натуру. Этот скучный город, да еще с дождями, которые преследуют кинематографистов, и грязью, доконал меня совсем. Я себя чувствовала ненужной и одинокой. Я дружила с оператором Мишей Кирилловым и несла ему все свои думы и огорчения. Миша давал мне советы, и я, как цыпленок, принявший мяч за мамашу, взяла его себе в режиссеры.
Наконец натура была отснята. В Москве материал посмотрела дирекция. Очень хвалили все, что снято. Несколько хороших слов услышала я по своему адресу.
Когда все разошлись и осталась съемочная группа, я вдруг не выдержала, разревелась и убежала со студии. Где-то на улице меня поймал Кириллов, за ним появились Крючков и Клеринг. Я ревела навзрыд, и бедные мои партнеры растерялись. В это время подоспел Барнет. Он железными руками тряхнул меня за плечи:
— Ну, чего ты р-ревешь... Ведь все хор-рошо!
— Я всегда плачу, когда что-нибудь кончается... Это ничего...
— Но ничего же не кончилось. У нас целая картина впереди.
Вторая часть картины, то есть съемка в павильонах, прошла в дружной работе. Хотя изредка и вспыхивало нечто похожее на скандал. Но, вероятно, вспомнив мои слезы, Барнет брал себя в руки, и дальше все шло гладко.
Кузьмина Е. Как снималась «Окраина» // Советский экран. 1973. № 7.