Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Направленный свет
О детстве и учебе во ВГИКе
 
Эдуард Розовский: Я всю жизнь мечтал заниматься авиацией... нет, в самом раннем детстве меня больше интересовал санитарный кружок.

Ольга Шервуд: Санитарный кружок?

Э. Р.: Во Дворце пионеров я пропадал в библиотеке и в кружке, где учили оказывать первую помощь пострадавшему. Мне было лет десять... Искусственное дыхание...<...> Позже возникло авиамоделирование. А потом началась война. В первые дни блокады я был эвакуирован вместе детьми ленинградских журналистов.
Нет, мои родители не работали в газетах. Папа был военный инженер, потом он погиб на фронте, а мама служила в Доме ИТР на Фонтанке, в Шуваловском дворце. Там же был Дом журналиста, и сложилось такое братство... И вот мы, двадцать четыре тринадцати-четырнадцатилетних подростка, должны были как бы «держать» в эвакуации интернат — двести с лишним ребят, начиная с годовалого... Затем начались мои попытки уйти на фронт, которые закончились в Казани...

О. Ш.: Вы бежали на фронт, как нормальный пацан?

Э. Р.: Ну хотелось... но я туда не попал. Из-за распутицы. Да. Невозможно было проехать и пройти — все тонуло в грязи. В Казани в авиашколу не приняли из-за вестибулярного аппарата — не выдерживал тренировку в этих крутящихся креслах, и в итоге оказался в авиационном институте. А после первого курса получил перевод в наш Политех. Но очутился в Москве.

О. Ш.: И как же?

Э. Р.: В те годы мы не столько учились, сколько работали. На разных предприятиях, грузчиками. И вот наша рабочая бригада устроила мне проводы... и потом меня положили в поезд «Пятьсот-веселый». Были такие замечательные поезда, состоящие из теплушек; в них набивались полтысячи веселых людей. До Москвы из Казани шли пять суток.

О. Ш.: Что значит — положили?

Э. Р.: Ну после проводов же! А когда очнулся, увидел над собой замечательные голубые глаза. <...> Обладательница глаз ехала во ВГИК. Так я узнал о существовании этого вуза. Она хотела поступать на артистку. И я вспомнил, что тоже пел политические куплеты и бил чечетку... Но у входа во ВГИК мы встретили ребят с кожаными такими ящиками огромными. А поскольку я приехал с лямкой...

О. Ш.: Лямкой?

Э. Р.: Если вы внимательно рассматривали картину «Бурлаки на Волге», то видели такие лямки, в которые сзади можно было класть мешки и прочие тяжести. Я приехал в Москву с подобной — у меня ничего другого не было. Те ребята оказались операторы. А лямка позволяла мне носить ящики.

О. Ш.: И прямо на экзамены?

Э. Р.: До них было две недели. В детстве фотоаппаратом «Пионер» — вместо объектива дырочка, такая камера-обскура — я что-то снимал. Литературу знал, живопись тоже... Мало был знаком с операторским искусством, но меня поднатаскали новые товарищи, и свою тройку я получил. Анатолий Дмитриевич Головня (легендарный мастер курса, учитель «всех». — О. Ш.) спрашивал на экзамене: что такое рассеянный и что такое направленный свет? Ну я сказал, что рассеянный — это свет солнца, оно же светит во все стороны. А направленный — от настольной лампы. И сколько он меня ни убеждал, что солнце дает направленный свет, я четко стоял на своем, поскольку меня предупредили: Головня очень не любит, когда человек меняет свое мнение.

Видя такое упорство, Анатолий Дмитриевич сказал: «Деточка, этот вопрос будем обсуждать после». И зачислил условно. Но к второму семестру я был уже зачислен окончательно. Потому что если у всех было работ двадцать — то у меня пятьдесят.

О. Ш.: Похвальное трудолюбие!

Э. Р.: А дело в том, что в Москве у меня абсолютно никого не было. Я никуда не ходил, тем более что имел одни только валенки и больше ничего. А уже слякоть была, я простудился, и Татьяна Леонидовна Левингтон, замдиректора института, сказала: «Ну живи здесь. Раз уж работаешь». А я работал киномехаником во ВГИКЕ и жил в аппаратной. У меня было четыре стула, матрас, плитка...

О. Ш.: Вы подружились с завхозом?

Э. Р.: Ну что-то вроде этого... Работы же было море. Тогда привезли всю личную фильмотеку Геббельса — огромные две фуры. И мы разбирали коробки с частями фильмов, бывшие вперемешку, формировали картины. Каждый вечер приезжал господин Кафтанов с семьей и окружением...

О. Ш.: Кто это?

Э. Р.: Министр высшего образования СССР. Он приезжал в десять вечера с семейством — и мы ему показывали по фильму или даже по два.

О. Ш.: Он так любил кино? Или цензурировал?

Э. Р.: Не могу сказать, что это было. А когда они уезжали, я крутил кино уже ребятам своего курса, часов до трех-четырех. Зарядишь коробку — и бежишь в зал переводить. Да, я немножко знал немецкий, английский и польский. Так получилось. Немецким занимался в так называемой детской группе, тогда все учили немецкий. Английский в Казани начал изучать. А польский был знаком потому, что мама имела отношение к этой нации.

О. Ш.: И какие были фильмы?

Э. Р.: Ну вся трофейная классика — «В сетях шпионажа», «Серенада солнечной долины»... Несколько тысяч единиц. Этой геббельсовской фильмотекой заведовал во ВГИКЕ человек с феноменальной памятью, Клюев, если не ошибаюсь. Он помнил, в какой коробке какая картина и что куда надо положить. Мы очень много работали по формированию этой фильмотеки. Я тогда посмотрел в огромном количестве такие фильмы, которые и сейчас в известной степени составляют мой багаж.

Так что это было замечательное время...

О. Ш.: А голубые глаза?

Э. Р.: Голубые глаза, к сожалению, не попали во ВГИК. Отправились домой. А я остался в аппаратной. На своих четырех стульях.

И я счастлив, что стал кинооператором. Это лучшая профессия из всех. Она позволила мне увидеть мир и свет. За пять лет работы на ленинградской студии научно-популярных фильмов я объездил весь Советский Союз. А потом начались совместные постановки на «Ленфильме» — Афганистан, Индия, Европа и так далее...

О. Ш.: Что главное в кинооператоре?

Э. Р.: Мозг.

О. Ш.: Это неспецифическое качество.

Э. Р.: Оператор должен быть организованным человеком. Если он заранее не думает, что к чему и как, если заранее не строит время работы, не понимает его, не планирует — на площадке начинается черт знает что.

О. Ш.: А что же такое, Эдуард Александрович, рассеянный свет?

Э. Р.: (смеется) Головня, конечно, был прав. Все-таки солнечный свет направленный, поскольку он формирует тень.

О. Ш.: То есть важен свет не сам по себе, а что он формирует...

Э. Р.: Ну конечно!

Розовский Э. Направленный свет (интервью О. Шервуд) // Санкт-Петербургские ведомости. 2006. 13 декабря.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera