Ольга Шервуд: Санитарный кружок?
Э. Р.: Во Дворце пионеров я пропадал в библиотеке и в кружке, где учили оказывать первую помощь пострадавшему. Мне было лет десять... Искусственное дыхание...<...> Позже возникло авиамоделирование. А потом началась война. В первые дни блокады я был эвакуирован вместе детьми ленинградских журналистов.
Нет, мои родители не работали в газетах. Папа был военный инженер, потом он погиб на фронте, а мама служила в Доме ИТР на Фонтанке, в Шуваловском дворце. Там же был Дом журналиста, и сложилось такое братство... И вот мы, двадцать четыре тринадцати-четырнадцатилетних подростка, должны были как бы «держать» в эвакуации интернат — двести с лишним ребят, начиная с годовалого... Затем начались мои попытки уйти на фронт, которые закончились в Казани...
О. Ш.: Вы бежали на фронт, как нормальный пацан?
Э. Р.: Ну хотелось... но я туда не попал. Из-за распутицы. Да. Невозможно было проехать и пройти — все тонуло в грязи. В Казани в авиашколу не приняли из-за вестибулярного аппарата — не выдерживал тренировку в этих крутящихся креслах, и в итоге оказался в авиационном институте. А после первого курса получил перевод в наш Политех. Но очутился в Москве.
О. Ш.: И как же?
Э. Р.: В те годы мы не столько учились, сколько работали. На разных предприятиях, грузчиками. И вот наша рабочая бригада устроила мне проводы... и потом меня положили в поезд «Пятьсот-веселый». Были такие замечательные поезда, состоящие из теплушек; в них набивались полтысячи веселых людей. До Москвы из Казани шли пять суток.
О. Ш.: Что значит — положили?
Э. Р.: Ну после проводов же! А когда очнулся, увидел над собой замечательные голубые глаза. <...> Обладательница глаз ехала во ВГИК. Так я узнал о существовании этого вуза. Она хотела поступать на артистку. И я вспомнил, что тоже пел политические куплеты и бил чечетку... Но у входа во ВГИК мы встретили ребят с кожаными такими ящиками огромными. А поскольку я приехал с лямкой...
О. Ш.: Лямкой?
Э. Р.: Если вы внимательно рассматривали картину «Бурлаки на Волге», то видели такие лямки, в которые сзади можно было класть мешки и прочие тяжести. Я приехал в Москву с подобной — у меня ничего другого не было. Те ребята оказались операторы. А лямка позволяла мне носить ящики.
О. Ш.: И прямо на экзамены?
Э. Р.: До них было две недели. В детстве фотоаппаратом «Пионер» — вместо объектива дырочка, такая камера-обскура — я что-то снимал. Литературу знал, живопись тоже... Мало был знаком с операторским искусством, но меня поднатаскали новые товарищи, и свою тройку я получил. Анатолий Дмитриевич Головня (легендарный мастер курса, учитель «всех». — О. Ш.) спрашивал на экзамене: что такое рассеянный и что такое направленный свет? Ну я сказал, что рассеянный — это свет солнца, оно же светит во все стороны. А направленный — от настольной лампы. И сколько он меня ни убеждал, что солнце дает направленный свет, я четко стоял на своем, поскольку меня предупредили: Головня очень не любит, когда человек меняет свое мнение.
Видя такое упорство, Анатолий Дмитриевич сказал: «Деточка, этот вопрос будем обсуждать после». И зачислил условно. Но к второму семестру я был уже зачислен окончательно. Потому что если у всех было работ двадцать — то у меня пятьдесят.
О. Ш.: Похвальное трудолюбие!
Э. Р.: А дело в том, что в Москве у меня абсолютно никого не было. Я никуда не ходил, тем более что имел одни только валенки и больше ничего. А уже слякоть была, я простудился, и Татьяна Леонидовна Левингтон, замдиректора института, сказала: «Ну живи здесь. Раз уж работаешь». А я работал киномехаником во ВГИКЕ и жил в аппаратной. У меня было четыре стула, матрас, плитка...
О. Ш.: Вы подружились с завхозом?
Э. Р.: Ну что-то вроде этого... Работы же было море. Тогда привезли всю личную фильмотеку Геббельса — огромные две фуры. И мы разбирали коробки с частями фильмов, бывшие вперемешку, формировали картины. Каждый вечер приезжал господин Кафтанов с семьей и окружением...
О. Ш.: Кто это?
Э. Р.: Министр высшего образования СССР. Он приезжал в десять вечера с семейством — и мы ему показывали по фильму или даже по два.
О. Ш.: Он так любил кино? Или цензурировал?
Э. Р.: Не могу сказать, что это было. А когда они уезжали, я крутил кино уже ребятам своего курса, часов до трех-четырех. Зарядишь коробку — и бежишь в зал переводить. Да, я немножко знал немецкий, английский и польский. Так получилось. Немецким занимался в так называемой детской группе, тогда все учили немецкий. Английский в Казани начал изучать. А польский был знаком потому, что мама имела отношение к этой нации.
О. Ш.: И какие были фильмы?
Э. Р.: Ну вся трофейная классика — «В сетях шпионажа», «Серенада солнечной долины»... Несколько тысяч единиц. Этой геббельсовской фильмотекой заведовал во ВГИКЕ человек с феноменальной памятью, Клюев, если не ошибаюсь. Он помнил, в какой коробке какая картина и что куда надо положить. Мы очень много работали по формированию этой фильмотеки. Я тогда посмотрел в огромном количестве такие фильмы, которые и сейчас в известной степени составляют мой багаж.
Так что это было замечательное время...
О. Ш.: А голубые глаза?
Э. Р.: Голубые глаза, к сожалению, не попали во ВГИК. Отправились домой. А я остался в аппаратной. На своих четырех стульях.
И я счастлив, что стал кинооператором. Это лучшая профессия из всех. Она позволила мне увидеть мир и свет. За пять лет работы на ленинградской студии научно-популярных фильмов я объездил весь Советский Союз. А потом начались совместные постановки на «Ленфильме» — Афганистан, Индия, Европа и так далее...
О. Ш.: Что главное в кинооператоре?
Э. Р.: Мозг.
О. Ш.: Это неспецифическое качество.
Э. Р.: Оператор должен быть организованным человеком. Если он заранее не думает, что к чему и как, если заранее не строит время работы, не понимает его, не планирует — на площадке начинается черт знает что.
О. Ш.: А что же такое, Эдуард Александрович, рассеянный свет?
Э. Р.: (смеется) Головня, конечно, был прав. Все-таки солнечный свет направленный, поскольку он формирует тень.
О. Ш.: То есть важен свет не сам по себе, а что он формирует...
Э. Р.: Ну конечно!
Розовский Э. Направленный свет (интервью О. Шервуд) // Санкт-Петербургские ведомости. 2006. 13 декабря.