Книга будет называться «Третья фабрика». 
Во-первых, я служу на 3-й фабрике Госкино. 
Во-вторых, названье объяснить не трудно. Первой фабрикой для меня была семья и школа. Вторая «Опояз». 
И третья — обрабатывает меня сейчас. 
Разве мы знаем, как надо обрабатывать человека? 
Может быть, это правильно — заставлять его стоять перед кассой. Может быть, это правильно, чтобы он работал не по специальности. ‹…› 
Служу на третьей Госкино-фабрике, и переделываю ленты. Вся голова завалена обрывками лент. Как корзина в монтажной. Случайная жизнь. 
Испорченная, может быть. Нет сил сопротивляться времени и, может быть, ненужно. Может быть, время право. Оно обрабатывало меня по-своему. ‹…›

ТРЕТЬЯ ФАБРИКА 
Около Брянского вокзала. По Брянскому переулку дом три. Серые ворота, красная стена. 
В третьем этаже столовая, в ней пьют чай. Чай здесь сублимирует время. 
В микро-съемках, когда надо время делить на тысячные доли, снимают иногда при свете искры. Остальное время тьма и чай. Невкусный. Лента, чтобы ее снять, берет очень мало времени. Если бы не было брака и не нужно было бы ставить декорации, ленту навертывали бы в несколько часов. 
Но медленна жизнь. Актеры сидят в коридоре. Растят бороды для съемки. Пьют чай. 
В ателье висят десятки ламп светящимися летучими мышами. 
Декорации, построенные из бревен. Тысячу раз оговоренный сценарий. 
Декорации кусками. Тяжело сделано то, что увидит аппарат.
И дырки кругом. «Приготовились» — кричит режиссер, — «начали». Две минуты съемки. Операторы, загорелые от света юпитеров. Операторы крутят ручки, немного присев. И аппарат и оператор имеют такой вид, что они сейчас прыгнут на актера. 
Если хор ламп не даст дребезжащих теней. 
Если актеры сработают. 
Получится лента и много обрезков в обшитых полотном корзинах монтажной. 
Эдди Шуб склеит. Если и не выйдет. Смонтирует. 
Так даже у американцев. У них пленки больше, и Мэри Пикфорд
тоже лежит в корзинке при очистке пленки. И пьет чай в столовой. Как фабрика — фабрика права. Как жизнь — она неудача. 
Ателье на три этажа. 
Во втором этаже кабинет директора. 
В углу два трюмо в золоте из реквизита. Барокко. Письменный стол изогнут — Модерн. Люстра — Возрождение. На полу — под персидский — ковер. На стенах портреты наиболее красноречивых режиссеров. 
Я здесь мечу икру. 
Хотел бы иначе снять жизнь, чтобы монтаж ее изменился. Я люблю длинные куски жизни. Дайте и актерам играть. 
Меньше чаю, меньше монтажа. Но мы и так стараемся. 
Меня слушает и одновременно говорит по телефону розовый, как я, директор. 
Иногда лента ошибочна. Не так сняли. Не монтируется. Движения не совпадают. Режиссер поставил плохо. Тогда говорят: «Картина идет на полку». 
Это вроде кладбища. 
В дни фильмового голода на этом кладбище будут воскресать мертвецы. 
Но никогда не воскреснут на наших кладбищах мертвецы. 
Мы все товар перед лицом своего времени... умирать нельзя: найдутся попутчики. 
Директор слегка качается на американском стуле. Стул скрипит. 
Я вспоминаю подстрочник Виргилия: 
И южный ветер, тихо скрипя мачтами, 
Призывает нас в открытое море. 

ПОСЛЕСЛОВИЕ 
Прими меня, третья фабрика жизни! Не спутай только моего цеха. А так, для страхования: — я здоров, пока сердце выдержало даже то, что я не описал. Не разбилось, не расширилось. 

Шкловский В. Третья фабрика. М.: Круг, 1926.