«Шкловский сказал...» — с этого тогда часто начинались разговоры. А говорил он о прозе Льва Толстого, цитировал Пушкина, приводил примеры из Стерна. Исследователь теории прозы участвовал в монтаже, составлял надписи, писал сценарии, переделывал чужие сочинения. Дел навалилось по горло, а Виктор Борисович не был белоручкой. Авторство его мало беспокоило, он отдавал в общий котел все, что имел: кругозор исследователя, поразительную память, юмор. Так Маяковский предлагал поэтам объединить имущество и усилия, сам был готов внести в общее хозяйство, как он заявил, «рифмы, темы, дикцию, бас».
Шкловский стал бродильным началом в кино. Вместе с ним пришел в кинематографию спор. Легкий на подъем, веселый, артельный человек, любящий живое искусство и ненавидящий пустые слова об искусстве, он был одним из племени «изобретателей», а не «приобретателей» (терминология Хлебникова, полюбившаяся Шкловскому). Все являлось для него интересным, важным: он рецензировал чуть ли не каждый фильм, на дискуссии приходил без приглашений. Множество идей и рационализаторских предложений одолевало его: «Давайте покажем,— предлагал он,— что Иван Грозный наладил ткацкую фабрику, и попробуем снимать ленты в одной декорации, быстро и дешево». Ратуя за экономию, он сочинил для Кулешова «По закону». Так обычно и получаются хорошие вещи: речей на возвышенные темы не произносят, трудятся. Работают как умеют. А раз умеют и есть что за душой, то труд обязательно даст свои результаты, если, разумеется, не будут мешать работать или вытряхивать то, что за душой.
Афоризмы Шкловского вспоминают до сих пор, обычно добавляя: блестящие. А у меня на памяти его простые слова: «Это пригодится». Виктор Борисович часто их произносил. Он знал, что многое оказывается полезным в искусстве: мысль, брошенная на ходу, исторический факт, доброе слово. Кому что надо. Гоголь просил анекдотов, Толстой и Достоевский углублялись в судебные отчеты; Щепкину казалось немаловажным, что первую строчку его мемуаров написал своей рукой Пушкин.
Недавно вышли из печати статьи Шкловского о кино «За 40 лет».
Увидев толстый том, я, откровенно говоря, встревожился: стоило ли переиздавать старые рецензии? Виктор Борисович сочинял их, насколько мне помнится, не на века; статьи походили на некоторые ленты тех лет: все относящееся к сюжету выброшено в корзинку, остался монтаж ракурсов и столкновение ассоциаций; пересказать содержание такой ленты невозможно, хотя отдельные кадры остаются в памяти.
Опасения оказались напрасными. Небольшие, отрывистые куски соединились: связи дала история кино, жизнь восстановила пропуски. Шкловский писал не о том, что устоялось, а про то, что двигалось. Оказалось, что полстранички «Конец барокко» значительнее многих статей об Эйзенштейне. Слова о предметах, заслонивших в «Октябре» историю, — важные. Наступал перелом: кончалось немое кино, и не только потому, что скоро появится звук. Ход жизни и движения на экране потеряли синхронность. Шкловский это заметил одним из первых. Первым он произнес и слово «барокко»; через три десятка лет термин станет распространенным в зарубежном киноведении.
Слишком хорошо построенное в искусстве иногда рушится, а, казалось бы, непрочное, возникшее на лету, только намеченное, оказывается прочным.
То, что делал в кино Шкловский, пригодилось.
Козинцев Г. Глубокий экран // Григорий Козинцев. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 1. Л.: Искусство, 1982.