В 1976 году вышел в свет наш роман «Эра милосердия». Следуя давно установившейся традиции, мы пригласили отпраздновать рождение своего детища десять наиболее близких и приятных нам людей — друзей, коллег, родных — по числу полученных в издательстве авторских экземпляров романа. Приехал в Центральный дом журналиста и Володя Высоцкий. Мы вручили гостям по экземпляру книги с нежными надписями, и праздник — с дозволенными по тому времени возлияниями — начался. Володя в тот вечер был не в духе, не пил. Вскоре поднялся, сурово осудил наше застолье за бездельное времяпрепровождение и сказал, что лучше поедет читать книгу. Мы, конечно, огорчились, но что поделаешь...
Разбудил нас на следующий день ранний звонок в дверь. Это пришел Володя.
— Поздравляю, братья, вы написали замечательный роман! — с порога возгласил он. — Я читал его всю ночь!
— Спасибо... — промямлили мы, не скрывая удивления. — И ты не поленился приехать спозаранку, чтобы...
— Конечно! Я ведь и вообще парень неленивый... — ответил он словами Жеглова. — Впрочем... дело не в этом...
— А в чем?
Он энергично рубанул рукой воздух.
— Я приехал застолбить Жеглова!..
— Застолбить Жеглова? — изумились мы. — В каком смысле?
— Что значит — «в каком смысле»? Ваша «Эра» — это большое, очень большое кино! И так, как я вам сыграю Жеглова, его вам никто не сыграет!
— Так уж и никто! — съехидничал кто-то из нас. — Чем это плох для Глеба Жеглова, ну... Сергей Шакуров, например?
Володя на мгновение опешил — и здесь уместно вспомнить, что он всегда был необыкновенно щепетилен в оценках коллег, исключительно честен по отношению к ним. Подумал, пожевал губами, покачал головой и сказал медленно:
— Шакуров... Сергей Шакуров... А что? Красивый, мужественный... Да, Шакуров сыграет. Он сыграет! Не хуже меня...
Нам бы в пору угомониться, но азарт игры захватил нас, и мы спросили:
— А Николай Губенко? Неужели Губенко не сладит с Жегловым?
Ну кто не знает Губенко — умного, обаятельного, мужественного и пластичного? Володя замер, как громом пораженный. Нахмурился, помрачнел, было видно, что впал в растерянность. Ходил по комнате, что-то бормотал себе под нос. Потом вдруг остановился и сказал решительно:
— Коля! Как же я о нем забыл?.. Да-а... Так вот — Николай Губенко сыграет лучше меня! — и уставился на нас строгим испытующим взором.
Пришел наш черед остолбенеть — такого признания мы не ожидали. А Володя постоял-постоял, по-прежнему внимательно глядя на нас, потом по-жегловски склонил голову вбок, поднял бровь и повторил раздельно:
— Сыграет луч-ше ме-ня... — помолчал, хитро улыбнулся и добавил: — Да только вам не надо луч-ше. Вам надо, как я Жеглова сыграю!
Все дружно рассмеялись: игра осталась игрой, а мы понимали, чувствовали, были уверены — конечно же, Глеба Жеглова должен сыграть именно Высоцкий с его абсолютным знанием жегловского материала, среды, лексикона и умением все это выразить не только внешним рисунком актерского исполнения, но и неповторимой своей речью, со всем интонационным разнообразием, присущим только ему одному.
Короче говоря, Жеглова «застолбили». Начинался период подготовки к «большому кино». ‹…›

Володя, который трепетно относился к своей будущей роли и все время «держал руку на пульсе», позвонил однажды и пригласил отобедать в ЦДЛ. Мы с удовольствием согласились и в полдень встретились на веранде Дома литераторов.
За обедом Высоцкий сказал;
— Я хочу вас познакомить со своим приятелем. Он режиссер Одесской студии — Слава Говорухин, я у него несколько раз снимался. Обожает «Эру милосердия», мечтал бы поставить по ней картину. Не хотите ли с ним поговорить, подумать — может быть, он подойдет?
Мы согласились.
Станислава Говорухина мы тогда еще не знали, фильмов его не видели, но, когда он пришел к нам и начал говорить о нашем романе, мы прямо-таки растаяли — чувство это, вероятно, знакомо многим литераторам: он буквально целыми страницами цитировал «Эру», знал ее вдоль и поперек, исповедовал те же принципы кинематографического решения, что предлагали и мы сами. В конце концов Слава с понятным в этой ситуации смущением предложил нам остановиться на его кандидатуре, клятвенно заверив в том, что не будет менять в сценарии ни единого слова без нашего согласия (сказать попутно — главный камень преткновения в наших конфликтах с режиссерами).
Высоцкий горячо поддержал Говорухина.
— Знаете, — говорил он, — есть режиссеры, которых прямо на съемочной площадке озаряют гениальные идеи, и они, не задумываясь, начинают курочить сценарий...
— Знаем... — горестно вздохнули мы.
— Так вот, я вам гарантирую, что Слава к их числу не относится, он мужик серьезный! ‹…›

Нас часто спрашивают — почему в кино Жеглов оказался мягче, человечнее, чем в романе? Ответ прост — при всей любви к своему романному персонажу Володя не мог просто «сфотографировать» его, он вдохнул в него черты собственной личности, а значит, и присущей ему мягкости, человечности. Например, обсуждая один из заключительных эпизодов фильма — побег Левченко, — Высоцкий сказал горько:
— Не могу я, как у вас в романе, хладнокровно, да еще «с озорной улыбкой» (была такая ремарка) убить человека в пяти шагах... В крайнем случае меня должно что-то к этому вынудить... Давайте думать...
И сам же предложил:
— Если побег Левченко будет реальным... Ну если через секунду он скроется — тогда мой выстрел будет хоть как-то оправдан... А то получаюсь я каким-то «вологодским» из собственной песни: «шаг в сторону конвой считает за побег, стреляет без предупреждения».
Так и сняли, как предложил Володя... ‹…›

Многих удивило, что в «Месте встречи...», большом телевизионном фильме, при главной роли Высоцкий не спел ни одной песни.
А было так. Первоначально мы все — режиссер, авторы, сам Высоцкий — и мысли не допускали обойтись в картине без новых Володиных песен.
Он и начал их писать, сделал несколько эскизов (предполагалось пять песен, по одной на серию), но как-то утром, когда перед съемкой мы гуляли по обширному парку Одесской киностудии, Володя сказал:
— Ребята, меня гложут сомнения... по части песен...
Мы не сразу уловили, о чем идет речь.
— Ведь мы снимаем конец сорок пятого года, — продолжал Володя. — Оперативника Жеглова и его группу. Я легко превращаюсь в Жеглова, просто становлюсь им, ей-богу... Надо думать, и зритель в это время будет видеть только Жеглова. Но вот представьте, я взял гитару, запел... Вы не боитесь, что мы разрушим образ? Я, например, боюсь, что люди могут воспринять это как концертный номер Высоцкого, мой персонаж раздвоится... Нужно нам это?
После бурного обсуждения пришлось с ним согласиться, признаться, с большим сожалением, мы уже привыкли к мысли иметь «свои» песни Высоцкого, привязанные к нашему фильму. Но увы, по существу он был прав, и при всей любви к своему новому детищу Володя сохранял трезвый профессиональный взгляд на соотношение необходимого и избыточного в фильме. 

Бр. Вайнеры. Заметки о Владимире Высоцком // Владимир Высоцкий. Человек. Поэт. Актер. М.: Прогресс, 1989.