Сценарий этой картины у поверхностного наблюдателя не вызывал восторга, многое в нем казалось плохо. Конструкция его с точки зрения кинодраматургии казалась неверной. Нет нарастания действия, драматических столкновений, основного конфликта и т. д. Словом, все предвещало неудачу. Но результат" оказался отличным. Это произошло потому, что авторы, они же режиссеры, строили весь сценарий в расчете на исполнителя центральной роли Чиркова, зная все его данные и возможности.
Вот, например, сцена в трактире, где большевик, играя в биллиард с приказчиком, а затем спаивая его, выпытывает тайну. В картине эта сцена получилась глубокой и блестящей, хотя у других режиссеров, у других актеров она могла бы оказаться пошлой. Почему?
Потому что актер Чирков своим обаянием оправдал поведение Максима. Именно он мог так поступить, и доверие зрителя к его поступкам завоевано с первых кадров, а это главный залог реалистического воздействия.
Тот же Чирков свою характеристику Максима передает на одном плане, лишенном всяческого движения, исполняя песенку с гитарой в кабаке.
И текст песни и место ее в драматургии сценария — ничтожны. Однако в интонациях Чиркова тип Максима, его характер становится ясным зрителю, и он ждет от него проявления этих же качеств и в дальнейших сценах.
Так же совершенно необычен с точки зрения «драматургических правил» проход Максима в очках во время суда над Наташей. Этот проход несет большую драматургическую нагрузку.
Эти приведенные примеры говорят о том, что значение интерпретации актером отдельных проходных сцен часто таково, что многие из них благодаря этому могут стать важнее центральных. Иногда актер в проходной сцене может лучше передать характер создаваемого образа, чем в драматическом столкновении.
Кладо Н. Актер и сценарий // Искусство кино. 1938. № 3.
Не наделенный в сценарии особыми драматургическими перипетиями, Б. Чирков, как никто, осмелюсь утверждать, не только в советском кинематографе, но и в советском искусстве, дает образ большевика с предельной искренностью; каждая фраза, каждое слово пропитаны убежденностью и взволнованностью, в них совершенно отсутствуют «фальшивка» и ложный пафос.
Образ Максима стал своим для Чиркова. Строя его, актер находит новые краски и интонации, и этого он достигает не только в силу технического мастерства, но и потому, что поступки, слова героя стали для актера не только «задачей для игры», но его второй сущностью, его жизнью.
Юткевич С. Радостная встреча // Кино. М., 1937. 5 мая
Актер исключительного обаяния, подкупающей простоты интонаций и движений, открытого, ясного, чуть-чуть насмешливого, несколько лукавого, но приветливого взгляда, непосредственный и обаятельный, Чирков сразу же овладевает вниманием зрителя Когда-то, в дни своей артистической юности (профессиональный актерский стаж Чиркова уже «перевалил» за десятилетие), актер настойчиво боролся с природным говором, характерным оканьем вятича. Говор удалось преодолеть, но осталось характерное чирковское лукавство, непосредственность интонации, сообщающие особую живость образу Максима. ‹…›
‹…› ...наблюдая за поступками Максима, старый токарь Ерофеев восхищенно говорит о нашем герое: «Ну и человек. Биллиардист, пьяница и бабник». Чирков с подкупающим лукавством и восхитительной серьезностью «оправдывает» эту характеристику. Недотёпой, провинциальным растеряхой толкается он у биллиардного стола. Берясь играть с конторщиком — «королем биллиарда», он старательно живописует уже намеченный ранее облик чудака-растеряхи. Ни одним движением не выдает себя Максим, когда неловко берется за кий, почтительно оглядываясь на короля биллиарда, поспешно сдувает мелковую пыль и, наконец, трудолюбиво пытается толкнуть шар. ‹…›
Естественность, глубочайшая оправданность каждого слова, движения Максима чрезвычайно характерны для стиля игры Чиркова. Уменье показать поступки героя живыми и естественными характеризует и самую манеру маскировки Максима там, где того требует революционная работа. Конторщик не мог не поверить Максиму, не мог не поверить искренности этого «рубахи-парня», настолько правдиво и продуманно (до мелочей) перевоплощение Максима.
И когда режиссеры во время биллиардной партии, после некоторой заминки, вызванной неожиданным успехом «начинающего» биллиардиста, заставляют Максима провозглашать в этакой подчеркнутой цирковой манере: «Партия продолжается», выкрик кажется искусственным, надуманным, настолько этот условный прием противоречит всей игре Чиркова.
Дрейден С. Максим-Чирков // Кино. М., 1937. 23 мая.
Тема Максима, если можно так выразиться, есть в то же время и тема каждой из новых частей задуманной Г. Козинцовым и Л. Траубергом серии. И в «Возвращении Максима» этой темой является формирование революционера, твердо владеющего программой борьбы, знающего всю ее сложность, все ее трудности, не умеющего отступать. ‹…›
Чиркову не удается до конца раскрыть эту многогранность образа. Если можно так выразиться, он не попадает в жесткий и точный ритм разворачивающихся событий и, оказавшись в центре борьбы, в самом разгаре ожесточенной политической схватки, все еще продолжает улыбаться так же мило и так же непосредственно, как он улыбался в своей юности, когда жизненный его опыт был во сто крат беднее и уже, и когда самые масштабы восприятия жизни были для него гораздо более ограничены.
Пусть это не покажется парадоксальным, но Чиркову мешает в доведении образа до нужных масштабов некий ложно понятый актерский стыд. Он то и дело боится выйти за границы своей мягкой и скромной актерской манеры. Он демонстративно отказывается от выхода за пределы того облика и характера, который сложился в его актерском сознании еще в первой части трилогии.
Тщательно оберегая и донося до зрителя все чудесные качества юноши Максима, Чирков хочет и в дальнейшем остаться в пределах этих тонких полуштрихов, этих полукрасок, то есть всего арсенала художественных приемов изощренной актерской культуры.
Внутри образа Максима происходит поэтому некое незаконное размежевание: по одну сторону остается старый знакомый зрителя, улыбающийся своей широкой и ясной улыбкой юноша, а по другую сторону параллельно подымается Максим-боец, Максим-революционер, Максим-организатор.
Цимбал С. Образ Максима // Искусство кино. 1937. № 7.