29 мая 1938 года — первый съемочный день. Коридор Смольного, встреча Шадрина с Лениным. Одна из самых ответственных сцен фильма. Настроение у всех приподнятое, даже торжественное. Большой день на «Ленфильме». Событие!
Эпизод надо было заснять в два дня. С. Юткевич назначает репетицию прямо в декорациях, сразу вызывает оператора с кинокамерой и светом. Съемка идет с трех часов дня до двух ночи. А на следующий день — с семи утра до одиннадцати вечера. ‹…› Остатки грима снимаю в машине...
Дорогой размышляю: а не скажутся ли на работе столь вихревые темпы? Становится тревожно. Да и приемлемы ли такие лихорадочные наезды для самого Юткевича? Правда, он успокаивал: будем считать, что наша первая съемка — пробная. Если что не так — переснимем!
Вспоминаю подробности: репетиция только одна! И сразу съемка! Значит, многое решается прямо перед аппаратом... Приспосабливаемся, импровизируем... Шадрина играет Борис Тенин. Я с ним встречаюсь впервые. Великолепный актер! Контакт у нас возникает мгновенно.
Хотя Юткевич снимает сцену сравнительно большими кусками (их было, кажется, пять), все же хочется сыграть ее целиком без остановок, как это бывает в театре. Трудно привыкнуть к смене кадров с мучительно долгой перестановкой аппаратуры. И при этом сохранить общий ритм сцены, чтобы она воспринималась как единое целое.
Еще одна помеха. В павильоне много народа: солдаты, рабочие, матросы... Фильм о Ленине снимается на «Ленфильме» впервые и вызывает, естественно, большой интерес. Приходит смотреть чуть ли не вся кинофабрика. Когда съемка прерывается, участники массовых сцен сразу обступают, разглядывают, расспрашивают.
Я объясняю им содержание сценария, сцены... Поначалу такое бурное общение мне даже нравится, стараюсь воспринять его как своеобразный фон эпизода — атмосферу Смольного. Но потом соображаю — так растрачиваться опасно. Силы надо беречь, поэтому в перерывах начинаю скрываться и прятаться.
Нам с Юткевичем очень нравится, как написана Погодиным сцена встречи Шадрина с Лениным. Ни одной фальшивой ноты! Она полна глубокого смысла. Коренная тема: Ленин и народ.
И все же небольшие поправки хочется внести.
У Погодина Ленин в самом начале задает Шадрину вопрос: «Вы, товарищ, давно воюете?» Но почему-то обрывает эту важную тему и переходит на вопросы «анкетного характера»: «Женаты?», «Земли много?», «Лошадь есть?», «Дети остались?» и т. д. Мне кажется, такой перескок мельчит диалог. Поэтому переставляем, объединяем воедино все вопросы «военно-фронтового» порядка. Не правда ли, так лучше? Цельнее.
У меня возникает к автору еще одна придирка. Не хватает финального штриха.
Я полагаю, что Ленин, прощаясь с Шадриным (конечно, за руку), не мог уйти, не узнавши, с кем говорил. Это было бы не по-ленински.
Ленин у Погодина: «А чаю вы достанете на лестнице внизу. Там у нас столовая» (вместо «столовая» мне хочется сказать «столовка»).
И вот в конце сцены мы добавляем:
— Как ваша фамилия?
— Шадрин.
— До свидания, товарищ Шадрин.
Мелочь? Нет, конечно.
Помню, как на эту первую съемку из Москвы специально приехал Погодин. С поправками он согласился. ‹…›
На сей раз три дня подряд снимаем «Учительскую».
Исполняя одну и ту же роль одновременно в кино и театре, остро чувствуешь разницу технологии актерской игры этих двух видов искусств.
В театре все срепетировано, спектакль и роль катятся без остановок, как по рельсам. Трудность состоит лишь в том, как при бесконечных повторах не утерять свежести чувств, их первичности. Уметь играть каждый спектакль как премьеру — в этом весь фокус!
Работа в кино — коварнее. Там все дробно. Надо иметь особую сноровку, чтоб не растеряться. Надо научиться не обращать внимание на внешние помехи. Надо уметь «держать» линию своей роли, хотя она все время рвется.
Здесь, в Ленинграде, мне удалось увидеть на театре двух исполнителей роли Ленина — А. Бучму и А. Крамова: киевский и харьковский театры приехали сюда на гастроли. Сейчас я уже мог себе позволить смотреть чужие работы. Теперь это мне было не страшно — с толку не собьет. Есть свое ощущение образа. ‹…›

Каждый мой приезд начинается с просмотра отснятого материала. Это помогает оторваться от дел театральных и окунуться в атмосферу киносъемок.
Сцена в завкоме решена Погодиным и Юткевичем интересно, хотя содержание ее, казалось бы, не таило особых возможностей: Ленин на Путиловском заводе. Революция в опасности. Надо торопить с выпуском бронепоезда.
Сцена построена на том, что рабочие угощают Ленина вареной картошкой, и он с удовольствием ест ее вместе со всеми прямо из котелка. Потом следует рассказ Шадрина о том, как от него сбежал генерал. Шадрин расстроен: упустил такого «роскошного генерала». Этот случай вызывает у всех веселое настроение. Ленин смеется до слез. Сцена колоритная. Я ею дорожу — она расширяет спектр ленинской роли. К моему сожалению она вовсе из фильма исчезла.
Условия самой съемки оказались очень тяжкими. На улице — жарища. Маленький павильон во дворе «Ленфильма», где идет съемка, быстро нагревается. Духота невыносимая. А тут еще операторы немилосердно поджаривают своими «юпитерами». Но и это не все. Мы рассажены вокруг железной печурки, в которой по-настоящему пылают настоящие дрова. На нас накинуты осенние пальто — нам должно быть холодно. В такой парильне трудимся четыре дня подряд. И все четыре дня едим картошку! Я чувствую, как разбухаю: в жизни своей не съедал столько картошки!
Но главный удар поджидал меня впереди. Звукозаписывающий аппарат «запорол» все лучшие куски, где «Ленин смеется». Что в таких случаях делать? Ругаться, плакать, бить стекла, наконец, задушить виновника? Выясняется — всего этого делать не полагается. Надо, стиснув зубы, переснимать всю сцену сначала. Вот когда необходим запас долготерпенья!
После этой ужасной пересъемки назначается сложная, но вместе с тем интереснейшая сцена выступления Ленина на Путиловском заводе.
Три ночи подряд — с 12 ночи до 6 утра на дворе кинофабрики собирается тысячная массовка. Три ночи подряд с небольшой деревянной трибуны произношу перед нею речь. Съемка вызывает повышенный интерес. Журналисты, фотографы... Но я их не вижу. Не до них... Передо мной — море людское, сила народная... Конечно, волнуюсь. Появиться в гриме перед таким количеством глаз — нелегко. Тем более произносить ленинские слова!
Я всегда завидую актерам с хорошей памятью: прочтут несколько раз текст своей роли — глядишь, уже знают все наизусть! Сейчас мне предстояло выучить большую речь. Я готовлюсь к ней задолго до съемок. Твержу ее про себя везде: в поезде, в самолете, в гостинице...
Огромный словесный массив! Он требует расчета и точной разработки. Проезжая через Москву, встречаюсь с Сергеем Васильевичем Шервинским. Держу с ним совет. ‹…› Кудесник слова, он приносил актерам неоценимую пользу. Вот и сейчас мы с ним «проходимся» по тексту, «разминаем», «строим» монолог.
Я должен все это предъявить Юткевичу. Режиссеры не любят, когда актер приходит с пустыми руками.
Монолог для актера всегда трудный орешек. Произносить его куда сложнее, чем вести диалог. Тем более большой монолог. Впоследствии я увлекался на радио литературными передачами, каждая из которых занимала 30 минут. Мне нравилось укрощать бурный словесный поток, подчинять его логике, заковывать в строгий эмоционально-смысловой каркас.
Я не чувствовал внутренней разницы, когда исполнял образ Ленина в «Правде» и в «Человеке с ружьем». Устремления Ленина и тут, и там едины. Роль ведется на одном и том же дыхании, одном и том же градусе энергии и концентрации сил. Ленин — собран в пружину. Он — аккумулятор воли. Республика рождена, республика в смертельной опасности. Задача одна: сплотить народ в едином волевом порыве.
Иначе — поражение, гибель!..
Съемки этих двух ответственных сцен длятся целую неделю. Они были настолько трудны, что Юткевич объявляет двухдневный отдых. Надо проявить материал, просмотреть его и хоть немного прийти в себя. Странное дело, но именно теперь, получив возможность «вздохнуть», я вдруг почувствовал, что смертельно устал. Интенсивный рабочий ритм, в который мы все были втянуты, вдруг оборвался, и я, как бы лишившись точки опоры, повис в воздухе. Странно, неужели не надо спешить на поезд, на самолет?! Неужели не надо торопиться на грим в киностудию или театр?! Отоспаться бы, но и это не получается — меня все время куда-то несет...

Штраух М. Главная роль. М.: ВТО, 1977.