В многочисленных гранях отшлифованного хрусталя, в системе скрещенных зеркал рождаются мириады призрачных существований, подобных одно другому и единому реальному, являющемуся их первопричиной. Единая в отражении зеркал, многократно повторенная и повторяемая, близкая и знакомая в изменчивости обстановки и событий — такова на экране Вера Холодная. 
Все в новых и новых образах, утверждаемых пространством и обреченных временем, творится на экране жизнь. Все новая ложь созидается влюбленными в правду искусства. Из небытия в воспоминание проходят темы и замыслы художников.
И только Веpa Холодная, чудесная ложь русского экрана, остается неизменной и одноликой.
Быть может, таково предопределение для всех призванных артистов экрана. Быть может, все они обречены дать искусству только единое воплощение человека — самих себя, и творчество их стеснено и ограничено пределами их индивидуальной красоты, присвоенной от рождения характера, запечатленной в их зримом облике одаренности Духа.
Наверное, это так. Сцена может еще преобразить девку Альдонсу в прекрасную Дульцинею, но на экране Альдонсе никогда не быть дамой победителя львов.
Эта истина нуждается разве только в теоретическом оправдании летописцев искусства, но не в признании. Она уже признана верховным законодателем вкуса и успеха:
— Толпой. 
Вера Холодная вступила в родную теперь для нее стихию экранного искусства под аплодисменты толпы. Ей аплодировали на просмотре первой ее картины «Песнь торжествующей любви». Ее встретил аплодисментами зрительный зал одного из московских кино-театров, в котором шла картина «Пламя неба», — ее второе выступление на экране.
Теперь ей, вероятно, не аплодируют, как и всем ее собратьям по искусству. Прошел давно порыв восторженной влюбленности и сменился привычкой к любованию. Ослепленный ранее глаз стал отмечать слабые места артистки, заскрипело сухо и завистливо перо критика, и настали для нее будни, обычные трудовые будни творчества-ремесла, с его ненадежными радостями и ядовитыми сомнениями.
Были ли искания в почти трехлетней работе артистки, были ли, есть ли новый достижения в ее творчестве? Вот вопрос, который естественно задать о работнике искусства, но на который так трудно ответить, если речь идёт о В. Холодной.
С первых шагов Веры Холодной на экране, ее творчество представлялось комбинированной импровизацией артистки и режиссера.
Артистка импровизировала игру, режиссер импровизировал артистку. Было свежо и красиво. Любовались красотой женщины, трогала искренность передачи настроений, искренность, которая так убедительно противоставила себя театральности и утверждала истинный завет игры для экрана.
Применяясь к малой опытности начинающей кино-артистки, покойный режиссер Е. Ф. Бауэр обходил все слишком сложные задания для нее, упрощал ее роли, разлагая их на ряд переживаний в позах и примитивном выражении.
И, кажется, приспособляясь к несовершенству, Е. Ф. Бауэр впервые открыто подошел к той правильной ритмической композиции на экране, к тому спокойному строю живописной повести, которые так характерны для расцвета его таланта.
Таков же, приблизительно, был подход к артистке и другого режиссера фирмы, в которой началась артистическая карьера В. Холодной, — П. И. Чардынина.
В результате уже в первых картинах Вера Холодная, начинающая, неопытная артистка, появилась как заметная художественная сила, как самодовлеющая ценность.
Больше того, те, кто помнить Веру Холодную, в «Песни торжествующей любви», в «Пламени неба» или «Миражах», вероятно, согласятся с тем, что тогда артистка трогала больше, чем впоследствии, когда ее дарование было растворено в повседневной работе ателье, и ее имя было призвано давать рыночную ценность безвкусному в общем хламу очередных выпусков картин.
Первый период артистической жизни Веры Холодной, который можно по справедливости назвать Бауэровским nepиoдом, замыкается большой картиной «Жизнь за жизнь», в которой Вера Холодная имела партнершей Л. М. Кореневу.
Было интересно наблюдать в сопоставлении игру талантливой артистки Художественного театра и игру молодой кино-артистки, пришедшей так недавно в ателье — без традиций, без школы, может быть, с тем единственным опытом, который дается взыскующим и призванным детям земли царственно-расточительной жизнью.
Игра Л. М. Кореневой внимательно следилась, волновала и трогала, но запоминался образ другой героини, которая не играла, но жила на экране, была в родной стихии — в этом царстве возникающих из мрака и в мрак уходящих теней. Запоминалась Вера Холодная — не новый образ, созданный ею, а та прежняя Вера Холодная, которую мы уже видели в «Песни торжествующей любви» и многих последующих картинах.
Но ведь это конец искусства?
Нет. Это начало нового искусства.
Как ни прекрасна была в «Жизни за жизнь» Л. М. Коренева, чувствовалась ее привычка к сцене, рассчитанный драматизм выражения, связанность формулами осмысленной и отчетливой игры.
Вера Холодная не создавала. Она оставалась сама собой, она жила жизнью, данной ей. Любила любовью, какую знало ее сердце; была во власти тех противоречивых и темных сил своей женской природы, которыми тонкий диалектик дьявол оделил ее от рождения. Она оставалась олицетворением пассивного существа женщины, чутко отражающего веселые и жестокие забавы судьбы, — женщины, очарование которой так же неразложимо, как бесспорно.
Стоить ли после этого учиться чему-нибудь? 
Увы, учиться — неизбежно. И главное горе кинематографа в том, что у него нет еще учителей; нет достаточного для школы опыта; мало, наконец, дерзких работников, которые бы простирали свое любопытство за пределы символов веры, установленных для иных искусств и прежде всего — театра.
В. Холодной пришлось испытать на себе всё несовершенство воспитательных методов кинематографа нынешнего дня.
У нее брали и берут все, что можно было взять от ее природной одаренности. Но до сих пор ей не дали взамен ничего. А между тем постоянное совершенствование — вопрос жизни для таланта.
Сама артистка, по-видимому, своевременно почувствовала опасность закоснеть в своем собственном шаблоне. Может быть, после первого удовлетворения успехом, ее потянуло к исканиям и работе. Как бы там ни было, но сегодняшняя Вера Холодная заметно разнится от Веры Холодной первого периода ее артистической карьеры. Она, правда, возбуждает внимание, как и прежде. Она не только не утратила своего внешнего очарования, но еще сильнее владеет им. Однако, ею утеряно что-то, что было дорого в ней. 
Кажется, искренность.
И что-то новое вошло в нее, чужое и незнакомое.
Неужели театральность? 
Да — театральность, которую ей наверное привили режиссеры, которая пленила ее пестрыми костюмами, патетической позой и сентиментальным изломом, — театральность, которая умерщвляет жизнь, чтобы над нею воздвигнуть творимую легенду. Старые зеркала, в которые смотрелась Вера Холодная, были лучше, они не искажали ее образа. В новых зеркалах она узнается, но только потому, что ее нельзя не узнать даже в искаженном отражении.
Она — единая.
Мне удалось видеть последние картины — еще не выпущенные в свет, в которых играет Вера Холодная, — «Блуждающие огни» и «Женщина, которая изобрела любовь».
Хорошие большие картины. Хороша в них В. Холодная. По-прежнему внимательно в нее всматриваешься, но местами вами овладевает чувство досады.
То ли в артистке чувствуется усталость, которая заставляет ее безвдохновенно повторять себя, часто механически «делать игру», то ли режиссеры дают ей задачи, которые чужды ее темпераменту, выходят за диапазон отпущенных ей возможностей. В «Блуждающих огнях» артистке определенно не удаётся сцена встречи с брошенным ею любовником, и неубедительность ее игры тем резче бросается в глаза, что вспоминается другая, аналогичная сцена в измененных, правда, положениях — в картине «Огонь», где героиню играет Пина Меникелли. Пина Меникелли чувствует, умеет и играет. Вера Холодная — чувствует, подчиняется режиссеру и робко импровизирует.
В картине «Женщина, которая изобрела любовь» артистке была дана задача еще более сложная. Она должна была создать характер, осмыслить его, выдержать и развить на протяжении долгих девяти частей при смене обстановки, лиц и событий.
Увы, все, что создавала артистка, было не от нее, а от чуждого задания. Она была убедительна, пока оставалась Верой Холодной, но сразу же теряла в убедительности, как только хотела «играть» Антонеллу.
Быть может, на последние выступления артистки следует смотреть, как на «школу», которую ныне проходит она, как на искания новых возможностей; и было бы несправедливо оценивать эти выступления, как последний результат, определенное ей достижение.
Я думаю, что это именно так. Это — опыт, который может привести, правда, к потере артисткой ее подлинного лица, но скорее всего приведет к отказу ее от несоответствующих ее индивидуальным склонностям устремлений.
Вера Холодная должна оставаться Верой Холодной.
Пусть будет бедно ее творчество в смысле разнообразия и количества. Пусть в тысячный раз она предстанет на экране в том же облике женщины, в очарование которой веришь, искренность которой воспринимаешь, как совершеннейшую ложь искусства.
Из сокровищницы красоты можно черпать полною рукою, но не следует допускать опустошение ее рукой корыстолюбца.
Многим обязан русский экран Вере Холодной, уже потому она может рассчитывать на особо бережное отношение к ней, которое сохранит себя в нашей памяти, как многократное и чудесное воплощение — 
— Песни торжествующей любви.

Веронин [Валентин Туркин]. Единая и зеркала // Кино-газета. 1918. № 22.