Михаил Ульянов, один из корифеев советского искусства, продолжает активно играть на сцене и сниматься в кино. В этом смысле он исключение среди тех, кто определял этот самый актив в течение тридцати лет. В чем тут дело? Почему секретарь, доброволец, великий полководец, председатель, «любимец народа» (то есть и Киров, и Ленин), мастер главных советских масок не потерялся в гуще борьбы за новое? Наверняка не потому, что был мастером других масок, вроде императора Диона, императора Наполеона, злодея Ричарда и Бригеллы, и готов продолжить с ними игру. Ведь он по-прежнему свой. И более того: как раз родовая принадлежность Михаила Ульянова прошлому делает его столь интересным для настоящего.
Сергей Соловьев в «Доме под звездным небом» так, прямо с потрохами, и монтирует самого Михаила Ульянова (с его общественными заслугами, ролевыми выступлениями в политике) — с героем по фамилии Башкирцев, по имени Андрей Николаевич. На его месте не мог оказаться кто-нибудь другой из актеров этого ранга. Не мог потому, что Ульянов сохраняет до последнего свой выдающийся темперамент, который еще требует отдельного и обстоятельного описания. Темперамент плохого хорошего человека. До мозга костей «нашего», но то и дело срывающегося, совершающего ошибки — взрывного, прямолинейного, упрямого. Короче говоря, мужика одновременно вздорного и неукротимого в поисках правды. Вторым призывом подобных искателей стали деревенские рассерженные Василия Шукшина, враги города и его благ, самородки, выскочки и самоеды. Героя Михаила Ульянова, однако, беспокоит не расслоение деревни, а совесть. Вспомним хотя бы его Кима (имя звучит как вечевой колокол эпохи) из фильма Глеба Панфилова «Тема». Писателя, потерявшего совесть и ищущего ее вдали от столичного Дома писателей, в «глубинке». Совесть обращается у Ульянова в страсть, доводящую до бунта, абсурдных поступков, до ядовитой комедии. Абсурд Михаил Ульянов ищет и встречает как своего врага-вдохновителя, как источник своей творческой ярости. Он может превратить человека в дикое животное, человекоподобного зверя («Без свидетелей»), в бессильного великана, в трагипаяца (Чарнота, «Бег»), в гранитную глыбу гнева.
Ярость и гнев — основные актерские краски. У этого «маршала» эмоций своя тактика. Сдержанный Ульянов — только передышка драмы, пауза перед взрывом. Терпение и кротость влюбленного секретаря райкома — интермедия между атаками. Слезы (поддержанный народом председатель колхоза) — патетический пик. В кульминации — раскат страсти и пылкость, которой позавидовал бы оратор Конвента. Так что Михаил Ульянов и его реакция на новый абсурд — тема не только не устаревшая, а совершенно оправданная, хотя отныне не оптимистическая и не гневная, а, скорее, ноющая, как застарелая рана. Никто лучше него не передаст всей, так сказать, гаммы чувств непосредственной души перед нашествием дьявола.
Для Соловьева «Дом под звездным небом» — третья часть трилогии о нашем человеке на переломе. На этот раз о старом человеке. А с другой стороны, эта история является частью дилогии.
В Башкирцеве явлена Система, эта малоподвижная масса, которая лишилась своего инерционного порядка и уже не способна к обороне. Колосс впадает в летаргию и спит на ходу. Башкирцев грозен по привычке, на самом деле руки опустились, и кулаки бессильно лежат в карманах. Он «глотает» все, что подается в меню Компостерова, стукача, затейника-инфернала и трансвестита.
Это укрощение укротителя огня.
На лице Башкирцева одно выражение — усталость, она словно сжимает лицевые мышцы, медленно застывая и превращаясь в еще одну ульяновскую маску. Думаю, что это выражение не наиграно, оно искренне и правдиво. Здесь тоже соединились настоящий Михаил Ульянов и типизированный Башкирцев. Его сжатые губы и тяжелые, еле поднимающиеся веки (особенно сильна крохотная сцена с доктором-психотерапевтом), это депрессивное спокойствие — не что иное, как сдача оружия и окаменение, готовый бюст на аллее героев.
После роли Башкирцева попытки привлечь Михаила Ульянова в качестве «народного артиста» в псевдонародные проекты («Сочинение ко Дню Победы» и «Зал ожидания») не могут быть восприняты всерьез. Но можно и не сдавать оружие. Такое послесловие приготовил для Ульянова Станислав Говорухин в фильме «Ворошиловский стрелок». Пенсионер, старик, берущийся за винтовку, чтобы отомстить за насилие, выражает не личное, а массовое бессилие. Самосуд Говорухин защищает, как и милиционер (представитель власти!) в фильме защищает, покрывает преступление. Раздражение и гнев — это не только настроение режиссера в последние годы, это настроение его «народного» фильма, общественный его пафос. «Старое ружье» называлась французская картина о бессилии и мести, но вспомним, что ожидало в финале ее героев: душа облегчилась, но дух помутился. Стрелок отделался легко, он возвращается к пенсионному покою. Для Михаила Ульянова, «актера выдающегося», такой итог не по масштабу — слишком прост и бесстрастен.
Горфункель Е. Ульянов Михаил // Новейшая история отечественного кино. 1986–2000. Кинословарь. Т. 3. СПб.: Сеанс, 2001.