Говорят, мне повезло с ролью Егора Трубникова в фильме «Председатель». Если хотите, действительно повезло. Виртуозно выписан Ю. Нагибиным характер. Такую роль любому актеру играть — наслаждение. Это ведь не дежурный положительный герой с кое-какими отрицательными качествами, добавленными для разнообразия, для «живости» портрета. Тут предельно правдивый образ, неповторимая, яркая индивидуальность. Угловатость, «колючесть», отсутствие открытого обаяния — принадлежность характера, но не суть его. Суть же Трубникова состоит в том, что это человек редкой цельности, какой-то яростной целеустремленности, способный только так — выкладываясь до конца — отдаваться своему делу. С любой точки зрения фанатизм Егора Трубникова, его жестокость оправданны и необходимы. Только отрывая героя от конкретной жизненной ситуации, от сложности времени, в котором он жил и действовал, можно не принимать этих качеств. В характере этом заключена огромная правда. И я рад, что правду Трубникова довелось передать мне.
Удивительно написана эта роль. Она ломала схему положительного героя, предлагала новый, неожиданный и острый путь в решении положительного характера. Развития этот путь, к сожалению, не получил. Лишь Ниточкин Плотникова («Твой современник»),
хотя этот герой и иного плана, непримиримостью своей, неуемностью продолжает в кинематографе линию, я бы сказал,
ясно осознанной гражданской ответственности за то, что происходит вокруг.
Вот я сказал — «положительный герой». Но, признаться, до сих пор не могу точно сформулировать, что же это такое. Одно время
он был чист как слеза, этакое идеальное создание, как говорится,
без сучка без задоринки, состоял из одних добродетелей, но доверия не внушал. Стали его очеловечивать, искать черты, которые контрастировали бы со стерильностью облика и... дошли до дегероизации. Самым неразумным и самым бессмысленным
мне кажется вот такое метание от одной крайности к другой.
Легко отрицать, ничего не создавая, гораздо труднее, отрицая, создавать. И в этом смысле Егор Трубников представлял определенную человеческую ценность: он отрицал, но и предлагал. Предлагал дело, а не нытье ‹…›.
Я высказываю чисто актерские соображения, никак не претендуя на открытия в этой области, на роль оракула. Просто для меня лично важнее всего, что играть. Что — кислород роли. Мне, повторяю, роль может удаться только в том случае, если я чувствую ее современный жизненный пульс, если меня волнуют затрагиваемые в пьесе, сценарии проблемы. Сама же так называемая «актерская кухня» первостепенного значения для меня не имеет. Конечно же, характерность, сюжетное развитие роли, композиция, ритм, пластический рисунок — все важно, все необходимо, но в то же время вторично. Мне очевиден примат идейной нагрузки, мне кажется, что само понятие «положительный герой» прежде всего тесно связано с честным отношением к изображаемой действительности.
Если автор по тем или иным причинам обходит острые углы реальной жизни, создает некую желаемую, но искусственную схему действительности, то и герой, несмотря даже на высокий профессионализм актера, будет мертворожденным. Положение у актера тут безвыходное: нельзя на кисло-сладком подобии жизни вырастить живого человека. Я говорю об этом с уверенностью, потому что мне доводилось играть и такие роли. ‹…›
После «Председателя» два года не снимался, не хотелось приниматься за роль заведомо худшую.
Потом сыграл Дмитрия Карамазова... Работа отняла много сил, времени, нервов, позволила изнутри взглянуть на проблемы экранизации классики. ‹…› Чем больше вчитывался я в роман, тем основательней запутывался в сущности Митиного характера. Не потому, что он не логичен, просто он слишком емок, слишком громаден. И слишком резок и обстоятелен Достоевский в передаче эмоциональных состояний своих героев. Я закопался в романе и почти не расставался с ним сначала, не понимая, почему Иван Александрович Пырьев кричит мне: «Брось книгу!» Иногда я спорил с ним, говорил: «Здесь же написано: „Он дико возопил“». «А ты можешь это сыграть? Играй, ну!» — отвечал Пырьев...
Уже
было отложить гораздо раньше. И как это ни парадоксально звучит, но, в этом я теперь твердо убежден, обращаясь к классическому произведению, нужно прочитать его, извлечь, сколько ты можешь, и... забыть про первоисточник. Надо постараться максимально глубоко проникнуть в замысел автора — и произведения в целом и того или иного образа. А потом уже исходить из своих возможностей, ощущений, отталкиваться от своего понимания, своих задач. Потому что, как бы ты ни пыжился, как бы ни надувался, ты никогда не сыграешь Митю Карамазова в том объеме, в том накале образа, в котором он дан у Достоевского. Будет всего лишь слепое копирование — хуже, лучше, но будет только тень героя, вне его сущности. ‹…›
Лейтмотивом роли явился для меня сон Мити Карамазова. Помните, он спит после допроса и ему снится, что едет он «мимо погорелой деревни, а при выезде на дороге выстроились бабы, все худые, и какие-то коричневые у них лица». ‹…›
Этой сцены в картине нет, но именно она — после долгих раздумий, после того, как я начал помаленьку «заваливать» роль, — натолкнула на мысль, что мотив непонимания сложности человеческих взаимоотношений в этом мире, сложности судеб и может взволновать каждого отдельного человека. ‹…›
Иногда мне кажется, что вся творческая жизнь актера проходит в борьбе со стереотипом зрительского восприятия. Что это такое? Скажем, снялся я в «Егоре Булычове». Знаю, что далеко не все, видевшие мою работу, ее приняли. Сработал один из стереотипов восприятия, требующий традиционной трактовки роли. Есть традиция прочтения образа Булычова — борца, ерника, человека, который яростно сопротивляется боли. Таким его создал Щукин, таким он сохранился в зрительской памяти. Я попробовал посмотреть на Булычова по-другому: человек умирает и перед смертью задумался, размышляет о жизни, которой жил, о том, как жил, так ли, как следовало. Думать — это ведь не значит кричать — и получился Булычов необычный. ‹…›
Сразу после фильма «Битва в пути» сыграл в «Тишине» Быкова, доносчика и мерзавца, и получил огромное количество писем. В основном наивных и смешных: «Как это вы согласились подлеца играть?.. Мы вас так любили, а вы... Нельзя быть таким неразборчивым и всеядным!»
А какая же это всеядность? Наоборот.
Нельзя бесконечно повторять пройденное. Ни один уважающий себя, верящий в свои способности актер не откажется от интересной роли, будь она архиположительна или архиотрицательна. Вспомните Смоктуновского, Яковлева, Евстигнеева, их диапазон. Скучно носить одну и ту же маску. Маску может создать такой гений, как Чаплин, но тогда это уже не маска, а целый мир.
Ульянов М. Технологию оставим в стороне // Актер в кино. М.: Искусство, 1976.