...Человек, чьи движения только что были поспешны, нетерпеливы, вдруг замедляет их ритм, останавливается и, застыв перед зеркалом, долго и пристально, острым изучающим взором — словно с новой точки, новыми глазами — вглядывается в свое отражение.
Этот выразительный крупный план, которым завершается картина А. Гребнева и Ю. Райзмана «Частная жизнь», концентрирующий в себе и суть происходящего с центральным героем, и отчасти мысль фильма в целом, в немалой мере говорит и о характере творчества исполнителя этой роли Михаила Ульянова ‹…›. Вот так и актер всматривается в своих героев — не для того лишь, чтобы как следует узнать их «в лицо», распознать манеры и повадки, а чтобы постигнуть сущность человека, его «сердцевину», выявить то самое «начало всех начал», что потом определит и психологическую, и социальную окраску образа.
Ульянова не устраивает некое общее представление, о герое, с такой готовностью подхватываемое порой иными исполнителями, легко усваивающими непременное, общепринятое и не продвигающимися поэтому глубже первого слоя роли, дальше элементарного правдоподобия. Набросать портрет «в общих чертах», предложить его эскиз — это ему несвойственно. Он не довольствуется тем моментальным снимком, который вроде бы и отражает сходство с оригиналом, но не схватывает его сущность, не раскрывает «душу живу». Творческий процесс у Ульянова направлен в первую очередь на поиски зерна образа, и начинаются они непременно с анализа социальных мотивов действий героя. Когда актер чувствует здесь прочный фундамент, твердую опору роли, тогда обретает особую уверенность, дополнительную энергию, безошибочную точность его мастерство.
Пожалуй, именно это — ярко выраженная социальная активность — одно из самых примечательных свойств таланта актера. Свойство, доминанта которого по-своему сформировала художественную личность Михаила Ульянова, четко определила направление его творчества. Скажем честно: актер, в котором бы так сильно был выражен момент гражданской оценки, так ясно просматривались живые сцепления с действительностью, более того — сращенность со своим временем, — явление не столь частое. Еще нередко сталкиваемся мы на экране с актерской инфантильностью, с тем, что бродят по его полотну фигуры, не заражающие своим отношением к миру, своей личной причастностью к событиям, о которых речь.
Ульянов — заражает. Не только потому, что хорошо усвоил уроки своих учителей-вахтанговцев, требовавших высокого напряжения мысли и чувств, выдвигавших как задачу, как цель: воспламенять! Исходная того азарта, той страсти, с которыми обычно сыграны роли Ульяновым, — прежде всего позиция актера, его острая потребность высказать через роль свое, кровное — такое, что рождалось болью сердца или душевной радостью. Заметьте — в театральном и кинорепертуаре Ульянова нет не то чтобы «пустяков» — на это он просто не позволяет себе тратить силы и время, — нет работ, в которых нельзя было бы обнаружить серьезные побудительные причины к творчеству. Есть роли менее удачные, связанные чаще всего с неодоленными слабостями драматургии, но почти не найти таких, какие не содержали хотя бы частицу личной веры, убеждений актера.
— Я всегда искал для себя роли, которые бы давали мне возможность выразить то, что существенно сегодня. Естественно, что как человек, живущий своим временем и жизнью своей страны, я это время чувствую, непосредственно его ощущаю — что-то мне нравится, что-то тревожит, одно вызывает беспокойство, другое — радость, третье — горечь... Но я, как актер, имею редчайшую возможность выразить эти чувства через роль. Вот роль и ищется, мечтается о ней — такой, какая могла бы сказать то, что тебе кажется существенным.
Работа актерская в данной ситуации похожа на старательскую. Потому что действительно порой переворачиваешь горы и ничего не находишь — все мимо, все поделки, все временное. Иногда так и жизнь проходит — так и не находит человек, скажем, своего Трубникова или своего Чапаева... Это не талант — найти свою роль. Это удача, которая не случайна в том смысле, что ты в силах поднять, «освоить» этот самородок, но случайна в другом — что ты с ним встретился. Однако, как говорится, идущий да осилит дорогу, поэтому встретиться можно, только работая, только все время пробуя новые и новые подходы... ‹…›
Ульяновские герои не знают легкого существования, им не свойственно шутя и играючи шагать по гладкой дороге, у них всегда трудный путь. Актер не склонен убаюкивать обещаниями безмятежной «красивой жизни», он знает, какими стараниями и усилиями созидается новое, в каких напряженных порой столкновениях утверждает себя достойное, справедливое, доброе. И он несет эту правду, помогая требовательным отношением к человеку осознать все величие наших моральных ценностей, улучшать мир, людей.
— Мне иногда говорят: слушай, ну расскажи о жизни так, чтобы
люди отдохнули. Меня это яростно злит — эта жажда «отдохнуть».
Те, с кем я спорю, мотивируют: «Ведь жизнь так красива, красота...» Ну, конечно, красота, кто ж будет возражать. Но нельзя жить по принципу «все хорошо, прекрасная маркиза». Тем более в искусстве. Смысл актерского существования, мне кажется, не ублажать, не украшать, а не давать людям благодушно взирать вокруг, умиротвориться. Поэтому все мои работы последних лет, и удачные, и неудачные — всякие есть, — диктовались именно этим. Нельзя, чтобы зритель голосовал за искусство только как развлечение и отвлечение от действительности с ее сложными проблемами. ‹…›
В молодые свои годы Ульянов играл комсомольцев — тех, кто начинал свою биографию в революционном Петрограде, кто закладывал социалистический город на Дальнем Востоке.
Это действительно было начало — новой, неизведанной, манящей счастьем преодоления трудной и прекрасной жизни.
Сегодня в репертуаре актера роли, требующие от героя подведения итогов, оценки пройденного им пути.
Первые он воплощал со страстью и горением молодости, ко вторым пришел, обогащенный жизненным опытом, с мудрым взглядом художнической зрелости. ‹…›
Актер ‹…› обращается к разным характерам, к натурам, как правило, неординарным, вскрывает их неповторимые особенности, выявляет некие общие жизненные закономерности. Словом, исследует человека всерьез и всесторонне, каждый раз активно выражая свое к нему отношение — принимая или отторгая, сливаясь в общности духа или проводя демаркационную линию между собственным мироощущением и мировосприятием изображаемого лица. При этом Ульянов отнюдь не упрощает сложностей характера, неожиданных его поворотов, продиктованных той или иной ситуацией, — неоднозначность, многомерность образа заявляет о себе в творчестве актера. Как заявляют себя его актерский темперамент, повышенный пульс его жизненной энергии.
В состоянии благодушного созерцания Михаила Ульянова представить невозможно. Он видится в споре, в увлеченном диалоге, горячо, убежденно доказывающим собственную точку зрения.
Или в глубокой сосредоточенности, напряженной работе интеллекта, когда еще глубже залегает складка на лбу...
Игнатьева Н. Чтобы растревожить человеческую душу... // Искусство кино. 1982. № 12.