...Конец 1928 года. Одесса, гостиница «Лондонская». В восемь часов вечера ко мне в номер пришел Алексей Калюжный — оператор Одесской киностудии, ушел от меня в шесть часов утра. Калюжный — молодой человек, образованный, талантливый... Целую ночь мы проговорили о том, как и что мы будем делать. Фантазировали, мечтали, как дети... Говорили, говорили, и расходиться не хотелось... Сейчас смешно вспоминать о вещах, о каких интересно было говорить тогда.
Все уже точно определилось, все уже «азбука», все «квалифицировано», разнесено по отделам, размечено по учебникам, читается с кафедр во ВГИКе. Тогда же учебные заведения только организовывались, ждать всесторонне образованных режиссеров можно было только через пять лет.
Недавно — уже в «новом веке» — я встретил в столярном цехе старого знакомого, работавшего еще на той Одесской студии. Разговорились. Он указал на кипу документов (портфеля на два).
— Это по одной только картине и только по столярному цеху... Сейчас смешно вспоминать те скифские времена. До чего все просто было... А как набирали кадры? Допустим, режиссеров?! Не киностудия, а Запорожская Сечь!..
Да, я тоже помню то время. Директора трудно было застать в кабинете. Тельняшка его мелькала где-нибудь в цехе или в павильоне. Подходит к нему товарищ в военном:
— Хочу ставить картину!
Директор весь внимание...
— Что вы предлагаете?
Режиссер вынимает из-за обшлага своей шинели тетрадку...
— Здесь идея вещи, план... фото обстановки, фото главных героев... картина о подземниках... «Старые и молодые». Шахтеры — особый народ...
— Вы писатель?
— Нет!
— Военный?
— Демобилизовался. Я инженер-химик...
— Интересно... Вы не взяли бы...
— Понимаю... Нет, не взял бы... Этот сценарий идет от чистого сердца, я его продумал... выносил... мне картина снится...
— У нас нет в плане...
Директор просматривает сценарий, смотрит фото... подымает голову, глаза озорно сверкнули...
— A-а, черт!.. Сами мы составляем планы, сами и... Пойдемте в кабинет!
Тогда сценарных курсов не было. Я не знал, как сценарий надо писать, но дело подсказывало, что главное не сценарий, а картина, что ее надо видеть, до деталей живо представить, записать...
Я так и сделал — записал!
В Киеве — в ВУФКУ и в Харькове — в Наркомпросе запись приняли с комплиментами и утвердили к постановке. Я знал, что это только минимум, что это только повод для того, чтоб делать картину, что впереди съемочный период, что художник должен расти, что аппетит приходит во время еды, что на этой канве могут найти себе место еще и не приснившиеся сны, могущие углубить идею, укрепить драматургию, обогатить форму...
Сегодня сказали бы: чур, дитя!.. А план?! А лимит?! А учет?!
Тогда ничего не сказали. Дали две недели на ознакомление с техникой и «спецификой кино». И все...
Передо мной утвержденный сценарий...
Картина историческая... Материалы съемки — офорты к истории гайдаматчины...
Название картины — «Ливень».
Фильм полнометражный.
Смета — сорок тысяч рублей.
Срок сдачи не помню, но очень короткий.
Офорты... Свет, тень — могучий язык... Свет — резец скульптора. Природа скульптуры, влюбленность в форму крепкую, лаконичную, монументальную тянет на грех, на споры со старыми традициями. Выбираю светом все, что мне нужно, с той силой, какая необходима.
Начинаем...
Пахарь с плугом, волы и погонщик снимались в павильоне на площадке размером тридцать метров на двадцать. Земли настоящей нет, плуг отворачивает глыбы, сделанные из дерева, прикрепленные к деревянному же настилу матерчатыми занавесками. Почему не настоящая земля? Настоящая земля рассыпается и падает так, как она хочет, а не так, как хочет режиссер. Режиссер хочет, чтобы глыбы вздымались крупные, грозно вставали и падали, создавая чередованием света и тени нужный ритм. И еще: глыбы эти рисунком и размером должны быть такого характера и такой пропорции по отношению к волам и Пахарю, чтобы производили впечатление, будто это могучая мать сыра земля: сказочная, а не «фотографическая», невыразительная по сравнению с херсонскими былинными круторогими волами и богатырской спиной Степана Шкурата — Пахаря.
Эту «спину» я специально привез с Полтавщины, отказавшись в Одессе от «спин» заслуженных. Привез печника бог знает откуда ради спины его, ручищ его, душевной простоты и теплоты, ради широкого лица Микулы Селяниновича...
— Пахарь — живой человек, а земля — деревянная?!
— Не кричите на меня! Да, кино — набор всего, всякой всячины, лишь бы получилось.
У волов наших рога тоже были доделаны — усилена их крутизна, шерсть внизу на ребрах и под брюхом затемнена. Плуг взят из музея. Две скульптуры — Пан и Пахарь. Наличие их рядом, в одном выставочном зале уже вызывает представление о социальном конфликте, который составляет основу исторической драмы. Остается только снять...
Снимаем одну точку, другую в третью, общий, средний, крупный...
Фон (вместо далей, неба, отражений в воде) — черный бархат.
Смотрим материал на экране: офорт получился! Киноофорт! На экране — XVIII век! Продолжаем искания...
Положительные и отрицательные герои: Пахарь, Пан, Управитель, Гонта, Железняк. Делаем их загорелыми, по фактуре ближе к бронзе. Царица, Станислав Понятовский — ближе к мрамору. Их дворцы — к фарфору. Здесь должны быть показаны роскошь и мишура.
Положительные герои в действии лаконичны, до осязаемости очерчены светотенью, скульптурны. Фон же — цари, короли, их дворцы — мир призрачный...
Кино соединяется с литературой, музыкой, театром. «Ливень» — попытка соединить его со скульптурой...
Застывшее живое изваяние Женщины с ребенком на руках (жена Пахаря). На ее щеке след от кнута, оставленный (в предыдущей сцене) панским Управителем. На той же щеке застыла крупная слеза. Женщина в молитвенном настроении стоит в церкви перед иконой богоматери, у которой тоже след кнута на щеке и слеза (такая икона есть, кажется, — Козельщанская).
Две матери, два младенца, две слезы, два следа от кнута — в одном киоте. Одно изображение нарисованное, другое — отражение в стекле иконы. Одно — правда, другое — написано красками. Живое изображение тянется с надеждой к нарисованному. Скорбь живая тянется к скорби нарисованной. Но вот в стекле иконы появляется действительность: зажигаются роскошные паникадила, на изображения скорбящих женщин наплывают изображения сытых священнослужителей в золотых ризах... Начинается богослужение. В киоте отражается правда жизни: кадят, поют, утешают, обещают. Крестным знамением осеняет себя богатей — Управитель панский, недавно оставивший след кнута на щеке женщины. Святоша! Вечная тема — след кнута и слеза на щеке у женщины, даже у богородицы...
Снимали мы и днем и ночью. Однажды утром на съемочной площадке появилась женщина с копной черных волос, развевающихся вокруг сурового холодного лица, и категорически потребовала:
— Нам нужен на два-три съемочных дня ваш Шкурат.
— Шкурат? А вы кто?
— Ассистент Довженко — Солнцева.
Солнцеву я знал до этого как актрису. Она сыграла бедную еврейскую девушку в картине «Мотеле-идеалист» (или «Наивный портной»), которая тогда снималась в Одессе.
— Передайте Александру Петровичу, что Шкурат в нашем гриме ему не подойдет: картина историческая. Мы его заставили отрастить бороду, подстригли «под макитру». Да и усы он отпустил длинные, казацкие.
— Борода годится! Снимаем «Землю»!
Наша работа над картиной близилась к концу. Съемки были нелегкими.
Бунт... Восстание крестьян... В том же павильоне (тридцать метров на двадцать) в хаосе движущихся кубов идут колонны вооруженных крестьян под быстро пробегающими в разных направлениях лучами прожекторов. Это создает впечатление мощного повстанческого ливня... Смена эпох, революционный катаклизм: в потоке идущих повстанцев вдруг выразительнее стали двигаться плоскости кубов, в них завертелись колеса возов, бричек, фаэтонов, принадлежащих панам, убегающим от повстанцев... Кубы вращаются все быстрее, вращение набирает такую скорость, при которой от мчащихся фаэтонов в восемнадцатом веке можно перейти к двадцатому веку — к автомобилям буржуазии, удирающей от Пролетарской Революции... Прожекторы то освещают, то бросают в глубокую тень этот быстро текущий поток...
Советом студии фильм «Ливень» был принят хорошо. Комиссия ВУФКУ тоже отметила, что картина необычная: по художественному оформлению и своеобразному подходу к раскрытию темы — это новое явление в кинематографии. Было решено послать фильм за границу.
В Москве прошел публичный просмотр ленты. Автор на этом просмотре не был, но все, что было сказано, ему добросовестно передали и описали очевидцы. Пудовкин в своем выступлении отметил: «У этого щенка породистые лапки!»
Кавалеридзе И. Тени быстро плывущих облаков // Иван Кавалеридзе. Сборник статей и воспоминаний. Киев: Мистецтво, 1988.