Между тем, «Мосфильм» запрещением «Бежина луга» был поставлен в ситуацию, близкую к катастрофе. Если, по сообщению газеты «Кино» от 17 апреля, к началу юбилейного года в портфеле студии значилось 26 сценариев, то принято и утверждено ГУКом было два — «Волга-Волга», к которой мы еще вернемся, и... «Волк и семеро козлят» (анимация). И это — почти в середине юбилейного года! Удивительного мало, так как ответственность за сценарии (а советская культура всегда была вербальной по преимуществу),
как мы видели из ответа Политбюро, фактически была возложена на ГУК, а это значит, что ГУК смертельно боялся разрешать сценарии, многократно возвращая их на доработку. Доделка-переделка-пересъемка до конца, а иногда и после окончания съемок была самой разорительной частью сметы. Взаимный страх был главным действующим лицом в отношениях ГУК со студией. <...>
Только в начале июня в списке из шестнадцати юбилейных
фильмов, бодро названных Борисом Шумяцким в ответ на письмо лейтенанта — любителя кино с «кинематографической» фамилией Чапаев, на девятом месте глухо прозвучало новое название: «Восстание», сценарий А. Каплера, режиссер М. Ромм. <...>
Сценарий Каплера был написан для Всесоюзного юбилейного конкурса и опирался на знакомые уже драматургические мотивы. Но когда сценарий стал складываться вокруг Ленина, и автор, по его собственным воспоминаниям, со страхом обратился к Шумяцкому, тот «не только не обругал меня, но горячо поддержал и сам загорелся идеей сделать картину о Ленине». Автор рассчитывал на Ромма, но выбрать предложили Юткевичу. Тот предпочел более надежный сценарий Погодина, где Ленин появляется в одной сцене, и «Восстание» досталось Ромму, который счел его лишь наброском; началась знакомая работа по «доводке». Имя Сталина (без санкции которого вряд ли можно было обойтись) как-то затерялось во всех этих перипетиях, равно как «лимит», смета, сведения о финансировании, — прозаические будни кинопроизводства.
(Может быть, эти сведения надо искать в других архивах.)
Директор «Мосфильма» Б. Бабицкий был меж тем отстранен от должности, и на его место назначена Е. Соколовская — его заместитель. То, что стало происходить дальше, само по себе было кинематографом или, лучше, «русской рулеткой».
Идея была, но ни утвержденного сценария, ни приказа о запуске фильма еще не было. Собирались начать съемки в июле, но ГУК, как всегда, не выпускал сценарий из рук. Чиновников можно понять — как взять на свою ответственность картину, где главную роль играет сам Ленин? С другой стороны, главная студия страны была в простое, и газета «Кино» даже ввела специальную «аварийную» рубрику — «День в студии „Мосфильма“». Выполнение плана за первое полугодие составило по «Мосфильму» 16 процентов.
На тех же страницах, в эти же дни работники кино приветствовали очередной «приговор над бандой фашистских шпионов» — недавних высших чинов Красной армии, и Чкалова, совершившего перелет через Северный полюс в Америку.
Газета сообщала, что работа над «Восстанием» уже началась (эскизы декораций, костюмов), а режиссерская работа будет вестись двумя бригадами — в Москве и в Ленинграде.
Сейчас трудно себе представить, как М. Ромму, почти что новичку, могли доверить такую авантюру. Кроме немой «Пышки» он успел снять только фильм «Тринадцать». Правда, как я слышала от И. Прута, то был заказ Сталина, который, посмотрев американскую картину «Потерянный патруль», захотел такую же, но советскую. Ее и предложили сделать молодому сценаристу И. Пруту и молодому режиссеру М. Ромму. Авторы перенесли действие в гражданскую войну и сделали приключенческую ленту, имевшую успех. На ленинском фильме Ромма поначалу хотели подстраховать Райзманом, как более опытным, но оба поняли, что их «в одну телегу впрячь не можно». Потом отпала идея ленинградской бригады, и Ромм остался наедине с бедствующей студией, с проблематичным Лениным, с опасливым ГУКом, с враждебным руководством Комитета по делам искусств и с почти безнадежным цейтнотом.
На самом деле, в лице Ромма студия и весь советский кинематограф получили как раз того режиссера, который был на совещании 1935 года заявлен, но не воплощен Юткевичем, — режиссера, востребованного новым этапом кино.
Михаил Ромм в мое время считался главным интеллектуалом кино. Разумеется, он обладал блестящим интеллектом, юмором, литературным даром, но — могу засвидетельствовать — режиссер он был интуитивный и на съемках думал «селезенкой». Он мог любить любое «другое» кино (Эйзенштейна, Тарковского), но сам он делал кино общедоступное, сюжетное, актерское (мало кто так умел и хотел работать с актером, хотя Ромм этому не учился). И не потому, что, подобно Юткевичу, вычислил это. Просто ему нравилось то, что потом понравится зрителю, и это был не расчет, а природное свойство. Он был органически «массовый» и «кассовый» режиссер. Но до «Ленина в Октябре» студия, разумеется, не имела представления, сколь точен был ее рискованный выбор.
Отдавал ли сам М. Ромм себе отчет в степени риска? Между тем риск был двоякий. Одна сторона была, так сказать, внутренняя. В фильме первый из соратников, с кем Ленин встречался в колыбели будущей революции, был, разумеется, Сталин. Троцкий вообще был вынесен за скобки, а Зиновьев и Каменев представали лишь в качестве предателей. Между тем авторы фильма помнили историю не по учебнику.
Маленькое отступление. Работая с Михаилом Роммом над «Обыкновенным фашизмом», я как-то спросила его, почему именно Бухарин в «Ленине в 1918 году» способствует покушению на вождя? Не то чтобы я имела в виду «верного ленинца» или «любимца партии», но просто для меня он был живым лицом, папой моей детсадовской и школьной подруги Светланы Бухариной. Вопрос был некорректный. Михаил Ромм вспыхнул и сказал: «Иначе было нельзя. Время было такое, вы не понимаете». Конечно, про время я понимала. Но недавно, читая стенограммы обсуждения фильма «Бежин луг», нашла на старый вопрос прямой ответ. Изо всех участников дискуссии только Михаил Ромм сформулировал его с удивляющей кристальной четкостью и не задним умом, а на самом крутом историческом вираже: «...Процесс заключается в том, что... партизанский сборный кинематографический отряд превращается в армию... Это есть борьба кинематографического руководства за полное подчинение кинематографии воле партии, за то, чтобы кинематография стала в полном смысле этого слова организованным орудием партии и правительства на всех фронтах». <...>
Понятно, что в этом деле был еще и производственный риск, можно сказать, на грани фола. Вместо вновь намеченного 1 августа съемки начались 17-го, никакого Ленинграда уже не предполагалось, в павильонах «Мосфильма» строилось 11 декораций революционного Питера и предстояло постройкой еще 20, в том числе главный штаб революции — Смольный. При этом происходило множество мелких и крупных недоразумений, которые в воображении режиссера в условиях постоянного стресса приобретали демонический характер. Объектив к камере пришлось искать на другой студии, пленка только чудом не попала при проявке в брак и прочее. О степени этой демонизации можно судить по устному рассказу Михаила Ромма, притом в звукозаписи, по впечатлению не знакомого с ним Виктора Некрасова, который написал об этом специальную статью в «Русской мысли». «Я слушал запись... как некий детектив, причем очень страшный... На съемках происходят таинственные диверсии — упавший прожектор чуть не убивает Щукина и Ромма. Оказывается, кронштейн был подпилен», разбита была американская оптика на десятки тысяч рублей...
Что это? Мания? Глюки человека, отучившего себя на съемочный период спать, днем снимавшего, а ночью монтировавшего?
Нет, скорее всего это лишь повседневность «Мосфильма» в несколько повышенном эмоциональном ключе. Недаром
похожую картину найдем мы в воспоминаниях об этих днях режиссера Ивана Пырьева. И ему, «не давая доснять, ломали декорации», «перерубали бронированные провода „сирены“,
лишая возможности снимать синхронно» и прочее. <...>
Несмотря на хороший темп съемок, взятый с самого начала группой, «юбилейным» на всякий случай пока считался документальный фильм «Страна Советов» Эсфири Шуб. Между тем на съезде кинофотоработников Борис Шумяцкий сделал доклад «О состоянии советской кинематографии и ликвидации последствий вредительства», где не преминул лягнуть Эйзенштейна. Зато тогдашний директор студии Е. Соколовская рассказала, как ГУК на полтора месяца задержал сценарий «Восстания» и отказал в пленке. Но теперь уже идея выпустить фильм к 7 ноября не казалась безумной. Сообщения о ходе съемок печатались в газете, как сводки с фронта. Правда, в них ничего не говорилось о том, что актер Борис Щукин поначалу не хотел сниматься в роли вождя, считая это халтурой; что фильм снимался практически без дублей; что Шумяцкий, приходя в павильон, напоминал, что Охлопков не утвержден на роль ленинского телохранителя, хотя большая часть картины была уже позади. Не говорилось и о том, что начальник ГУКа хотел бы видеть свою фамилию в титрах. Зато газета сообщала, что ставшая «юбилейной» лента в плане студии вообще не значится и делается «сверх плана». Может быть, приказ о запуске так и не решились издать; и хотя в документах студии подшит даже рукописный текст распоряжения о запуске инструктивного фильма Юткевича «Как будет голосовать избиратель», фильма Каплера-Ромма там не найти.
Зато из документов под грифом «секретно» можно узнать, что «вожди» смотрели картину уже к 6-му ноября, так как этим числом Шумяцкий направил очередное письмо на имя Сталина и Молотова с подробной и развернутой ябедой на своего начальника Керженцева и на Рабичева, которые, по его словам, проводили «активную работу» против фильма, нашли, что у Ленина «петушиный вид» и даже употребляли по поводу фильма слово «халтура», не смущаясь оценкой вождей.
Так или иначе, но история «Броненосца «Потемкин» повторилась, и 7 ноября на праздничном заседании в Большом театре Михаил Ромм, как некогда Сергей Эйзенштейн, должен был показать фильм, который назывался теперь «Ленин в Октябре». Разумеется, картина, чудом сделанная в павильонах за два месяца и двадцать дней и отпечатанная на плохой отечественной пленке, была «не в форме» (изображение оказалось плохо пропечатанным, звук дали в зал в форсированном режиме), отчего режиссер был в предынфарктном состоянии. Но Сталин фильм уже видел, членам Политбюро, сидевшим в первом ряду, он понравился, зал взорвался аплодисментами, зритель штурмовал кинотеатры (официозная лента станет лидером годового проката). А газета «Кино» посвятит картине, за один день ставшей классикой, целые полосы, как будто не было авральных сводок, сомнений и грозных проработок. Коллеги, впрочем, приняли фильм неоднозначно, и лишь Эйзенштейн откликнулся на него хвалебной рецензией.
Фильм, явившийся, как НЛО, помимо приказов и смет, совершит чудо. Киностудия «Мосфильм», которая вчера еще была почти банкротом, окажется передовой. Фильм радикально изменит государственную тиражную политику — ему дадут 900 копий (для сравнения: первый тираж «Броненосца „Потемкин“» — 42 копии, «Веселых ребят» — 259 копий). Ромм навсегда станет классиком и, по его свидетельству, любимым режиссером вождя, а картину будут показывать в табельные дни до самого конца советской власти.
На этом можно было бы завершить сюжет «с хорошим концом», но он имеет еще и «международный» аспект.
Тема проката советских фильмов за рубежом заслуживает специального внимания, но мы коснемся ее лишь в части «Ленина в Октябре». Фильм был показан, как минимум, во Франции и в США, где собрал 171.239 зрителей. В Нью-Йорке его показывали в двух кинотеатрах, «Камео» и «Континенталь» (где демонстрировали новые советские ленты), и рецензент «Нью-Йорк таймс» Фрэнк С. Наджент написал: «...Хотя мы не могли себе представить, что хоть какая-то фаза революции осталась не прославленной советскими студиями — будь то заслуги армии или флота, рабочих, крестьян, женщин и детей, — стало очевидно, что мы ошибались. Каким-то образом мы прозевали самого вождя». Как видим, автор не проявил должной почтительности к теме. Тем интереснее его дружественно-удивленная оценка работы режиссера и актера. «Даже Голливуд не стал бы трактовать кого-либо из наших вице-президентов или собственных продюсеров с таким юмором и непринужденностью, какие светятся в этой советской биографии, делая ее одним из самых человечных и значимых фильмов из СССР». «Наверное, — полагает автор (который заметил, разумеется, исторические передержки), — Ленин не таков, но Щукин убеждает, что он именно такой».
То, что авторам фильма удалось создать вовсе не канонического, а «народного» «вождя», который, подобно Чапаеву, заместил собою исторический персонаж Ленина и в котором просматриваются черты комические и фольклорные (что впоследствии и сделает его героем анекдотов), — сомнению не подлежит. Почему именно такой Ленин подошел его преемнику в год большого террора — иной вопрос.
Туровская М. «Мосфильм» — 1937 // Киноведческие записки. 2001. № 50.