Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Стоит ли портить себе жизнь ради искусства?
Байки Леонида Мозгового

В Театральном институте на Моховой я очень любил занятия по гриму. Сначала рисуешь на себе череп, потом старика из себя делаешь или японца. Но я, конечно, не мог вообразить, что когда-нибудь, сидя перед зеркалом, буду наблюдать, как руки гримеров придают моему лицу черты Чехова, Гитлера, Ленина.

— А из вас еще многих можно лепить, — сказал режиссер Александр Сокуров, увидев меня бритым «под Котовского».

Побрили меня, чтобы сделать маску. Вставили мне в ноздри трубочки. Вдоль переносицы, точно посередине лица, проложили нитку. Потом на полчаса лицо залили гипсом. Я лежал и чувствовал себя... как в гробу. Потом вдруг начала пульсировать кровь. Тогда нитку аккуратно потянули — и маска разделилась на две части. По ней сделали слепок. Сложные чувства испытывал я, впервые увидев себя в «загипсованном виде». Зато по такому слепку гримёрам понятнее, что со мной делать, чтобы перевоплотить в того или иного персонажа.

С Чеховым в фильме «Камень» гримерам было не так уж сложно. Грим делался часа четыре. Волосы оставались мои, только их по-особому укладывали. На мою бороду доклеивали бороду Антона Павловича. Лицо состаривали: покрывали специальной пастой, сушили, и она меня сморщивала. Еще наклеивали веки, которые от многократного повторения этой процедуры были очень воспалены. Пенсне подобрали по моим глазам, с диоптриями. И пришлось мне для этой роли сбросить за три месяца тринадцать килограммов.

По фильму это не Чехов, а дух Чехова, который в наши дни приходит в свой ялтинский дом. Мне надо было сыграть человека ожившего, заново ощутившего себя во плоти... Там есть одна особенно дорогая мне сцена — ОДЕВАНИЕ. От голого тела до фрака. И всё это потрясающе положено на музыку Чайковского. До сих пор помню ощущение, когда свежая крахмальная рубашка расправляется — и начинается увертюра к «Евгению Онегину». В течение всего эпизода у меня комок подступал к горлу.

Моим партнером был журавль, которого для фильма нам дал орнитолог-любитель с Васильевского острова. Журавли обычно живут парами. А этот остался один. Чтобы скрасить ему одиночество, на съемках около него ставили зеркало, и он общался со своим отражением. И в нужном для режиссера направлении он всегда шел навстречу зеркалу. Птица вела себя необычайно отзывчиво к художественным задачам. Никто не мог понять, как умудряется журавль без всякого натаскивания в нужное время хватать меня клювом за рубашку и поднимать с постели. Сокуров сказал, что журавль «сыграл на Оскара».

Природа тоже подыгрывала нам. В Ялте до этого лет пять не было снега. А тут, как по заказу, он лежал полтора месяца, и три дня была вьюга. Пальмы качались, как былинки. И журавль, который в последней своей сцене должен был стоять, вдруг сорвался с места, понесся. И скрылся в снежных вихрях, как, быть может, душа улетает... Из этого фильма осталось у меня «чеховское пальто». Теперь я выхожу в нем к зрителям в моноспектакле «Смешной».

В фильме «Молох», где я играл Гитлера, грим занимал уже часов шесть. Еще задолго до съемок Сокуров привез на «Ленфильм» кинохронику с речью Гитлера на нюрнбергском съезде нацистов. И под эту запись я начинал вживаться в образ — сначала робко, своими словами, потом на тарабарщине из немецких фраз. В конце концов всю роль пришлось учить по-немецки, хоть ее потом и озвучивали в Германии. И те, кто этим занимался, польстили моему профессиональному самолюбию, сказав, что меня можно было и не дублировать.

Публичное поведение Гитлера — типичная школа представления, все позы отрепетированы до автоматизма. И они как-то незаметно вошли в меня, как и преувеличенная брезгливость фюрера, которому постоянно казалось, что вокруг дурно пахнет. Мой друг, к которому я зашел во время съемок, сразу заметил во мне перемену. У меня даже спина стала какая-то не моя... Фуражку для Гитлера костюмеры сшили тайком от Сокурова. Он хотел обойтись без нее. Но увидев меня в фуражке, он сказал: «Ладно!». И я появляюсь в ней в двух эпизодах.

Всё можно загримировать, кроме глаз. Самым сложным было найти в себе опору, чтобы глаза изнутри стали другими. Это входит в профессию. Если посмотреть на снимки больших мхатовских актеров в ролях, то у них там везде разные глаза... Из того, что не вошло в основной вариант фильма, мне особенно жаль эпизод на открытой веранде, где после сцены с пастором Гитлер бросает вызов Богу. Он исступленно бьет себя, крутится волчком и падает в изнеможении. В память о пяти дублях, в которых я себя неистово исколотил, у меня все синяки на бедрах слились в два сплошных синяка.

Перед началом съемок фильма «Телец» меня побрили. Там я играю Ленина. Это Горки, 1922 год. Вождь уже тяжело болен, одна сторона тела парализована. Чтобы передать его походку, я поначалу привязывал палочки к ноге и руке. Один скульптор в Москве делал для меня специальные маски. Каждая стоила не менее тысячи долларов. После нескольких наклеиваний она рвалась, ее надо было менять. Лоб был частью маски. А глаза делали отдельно. У Ленина были карие глаза. А у кареглазых — взгляд особый. Его тоже пришлось долго искать. По воспоминаниям, Ленин был ярко-рыжим веснушчатым. На известных нам фотографиях всё это заретушировано. Гримеры колдовали над каждой веснушкой. И на ленинский грим порой уходило до семи часов. Примерно столько же времени ежедневно шли съемки. Конечно, в таком гриме было мне неудобно. Но как говорил мой педагог Борис Вольфович Зон, «чем неудобнее актеру, тем лучше зрителю».

Хотя работа шла без выходных, все же праздники были. В день рождения Сокурова мы подарили ему песню на мотив «Взвейтесь кострами...». Там рефреном шли слова «Саша Сокуров, всегда будь готов!». Еще у нас был повод поздравить Марию Кузнецову, которая играла Крупскую, с 25-летием работы в Александринском театре. Я написал ей от Ленина шутливые «юбилейные тезисы» и преподнес коробку конфет фабрики имени Крупской, наклеив на крышку наши портреты. А Сокуров подарил Маше смешную шапочку для юга с пропеллером в козырьке.

От такой шапочки и я бы не отказался. Я ведь в юности учился в Актюбинске на военного лётчика и за этюд «полет в самолете» с воображаемыми предметами заработал первую похвалу профессора Зона. Всё же по мастерству у меня на первом курсе была тройка. Только в конце учебы профессор расщедрился на пятерку, заметив при этом: «Прав русский народ, утверждая: терпение и труд штаны протрут».

Зон болел за нас, ходил на все наши экзамены. Даже на историю КПСС. Он требовал, чтобы мы вели дневники и читал их, узнавая, как мы творчески растем. Однажды я записал в дневнике: «Б. В. сказал: «Ради искусства стоит испортить себе жизнь». Профессор, читая эту страницу, написал на полях: «Надеюсь, Вы это понимаете?» А я еще со школы был сильно влюблен в одноклассницу и закончил запись так: «Но, может быть, не обязательно портить себе жизнь? Может, как-то совместить и жизнь, и театр?». На этом месте профессор оставил еще одну реплику: «Милый, Вы ничего не поняли».

Я понял всё гораздо позднее. Но всё-таки стоит или не стоит портить себе жизнь ради искусства, каждый из нас решает сам.

Мозговой Л. Стоит ли портить себе жизнь ради искусства? Байки Леонида Мозгового [записал Олег Сердобольский] // Санкт-Петербургские ведомости. 2001. 21 апреля.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera