Добровольно покинув летное училище со справкой «отчислен в связи с нежеланием учиться», Леонид Мозговой срезался на экзаменах во ВГИК и с третьей попытки поступил в Ленинградский театральный, где прошел университеты легендарного Бориса Зона. По окончании недолго поработал в Театре музкомедии и предпочел литературную эстраду.
В течение двадцати пяти лет подготовил четырнадцать моноспектаклей и в поле зрения кинематографа не попал не разу.
Киноактер Леонид Мозговой — открытие и в известном смысле произведение Александра Сокурова. Это открытие, однако, нашу режиссуру не заинтриговало: поздний дебют Мозгового в «Камне», столь очевидно незаурядный, не имел последствий в виде заманчивых предложений, и другого приглашения Мозговой дождался только через несколько лет, вновь от Сокурова, позвавшего его на главную роль в «Молох». То же повторилось и после «Молоха», только паузы не последовало: Мозговой опять снимается у Сокурова, в «Тельце», и едва ли жалеет о гипотетических ролях, им за эти десять лет не сыгранных. Достаточной компенсацией за несостоявшееся количество — уникальное качество предложенного ему Сокуровым: Чехов, Гитлер и теперь вот — предсмертный Ленин.
Превращаясь в прохладно-вечного, дымчатого доктора Чехова, прибывшего на правах Гостя из инобытия в свой ялтинский дом лечить обиду, нанесенную временем («Камень»), или же в пепельного фюрера, обуянного внечеловеческими грозовыми страстями («Молох»), Леонид Мозговой неукоснительно сбивает температуру игры, не давая конвульсиям перевоплощения разбить рисунок роли, внутри которого дозволена импровизация.
Эта внутренняя сдержанность, Мозговому присущая, помогает актеру не актерствовать на самой, казалось бы, подходящей для пафосной позы территории: где-то в окрестностях смерти.
Призрак, залетевший в серую ялтинскую зиму пошуршать бумагами, вновь примерить манишку, фрак, сумерки, улыбку, морщины. И фюрер с его мешковатым телом, плохо сидящим на одержимой душе, с обрюзгшим, мертвеющим телом, которое гальванизируют разряды воли к власти. Оба они пришли в кинопространство из мира, с трудом поддающегося персонификации. Может быть, поэтому в работах Мозгового есть неопределенность, недоговоренность. Словно туман одел невидимок-персонажей в зыбкую, колеблющуюся плоть и даже проник в них: лицо Гостя, присевшего на запорошенную скамейку, постепенно теряет внятность черт, «разъедается» изнутри, тает; на крупном плане нехорошие, соленые глаза Гитлера — цвета сырости, пропитавшей стены замка.
В «Камне» Леонид Мозговой хотя и играет первую скрипку,
но все на одной ноте, необходимой для консонанса, слитного
гула утраченного времени. В «Молохе» же он изначально
появляется как дирижер. Гитлеровский затылок движется вдоль строя раболепствующей прислуги, и восторженные лица присных рассыпаются нотной записью его инфернального величия.
Чтобы совладать с такой партитурой — арсеналом свойств, неоспоримо присущих Адольфу Гитлеру как виртуальному образу,
и, не ломая этот образ, затеплить в нем человеческий дух, нужен был, помимо режиссуры Сокурова, трезвый и бесстрастный актерский ум.
Не соблазняясь интуитивно-чувственными ответами на витающие в тумане вопросы вроде «можно ли любовью спасти демона?», Леонид Мозговой так и играет: вопросительно. И тем же, вопросительным, знаком заканчивается «Молох»: «Как ты можешь такое говорить, Ади? Смерть — это смерть, ее нельзя победить», — шепчет Ева. Он не отвечает.
Ковалев А. Мозговой Леонид // Новейшая история отечественного кино. 1986-2000. Кино и контекст. Т. II. СПб.: Сеанс, 2001.