Когда еще студенткой я сыграла Ульяну Громову и пережила вместе со своими друзьями, такими же молодыми, начинающими актерами и актрисами, первый успех, мне все еще казалось, что отныне так ладненько-складненько жизнь и пойдет дальше. А как же иначе, думалось мне. Мы ведь такие хорошие, старательные, честные, пылкие, у нас у всех пятерки по мастерству, мы себя не щадили, снимаясь в первом, столь желанном фильме: четыре месяца жили в Краснодоне, во все вникали, до всего доходили сердцем и умом. Сколько материнских и вдовьих исповедей выслушали, сколько слез разделили вместе с женщинами, которых война лишила детей и возлюбленных…
Но вот отшумела премьера, отзвенели в прессе все добрые слова в наш адрес, а дальше — тишина. Ни один режиссер, ни одна студия не приглашали нас больше сниматься. Вызовут на пробы, посмотрят — и приговор тут же вынесут: ну, зачем нам еще одна Люба Шевцова (Ульяна Громова, Олег Кошевой и т. д.)?
Володя Иванов, который Кошевого играл, больше в кино почти не снимался, и у меня целых четыре года (это, представьте, в лучшую, молодую пору!) не то что роли — маленькой ролишки не было. Переживала я со своим-то неуемным характером, помню, ужасно. Плакала по ночам, на трибуну даже выскакивала, призывала, клеймила и только позже, с годами поняла, что винить-то мне и моим коллегам в подобных ситуациях некого. Нет того дядьки, в которого можно было бы ткнуть пальцем и сказать: вот он виноват, что я за свою длинную и трудную жизнь в кино всего-то шесть-восемь стоящих ролей сыграла.
Упрекать сценаристов, что они специально для меня роли не писали? Так они люди несамостоятельные, подневольные.
Им бы самим сценарий как-нибудь пристроить. Обвинять режиссеров, что меня, такую хорошую, в картины свои не брали? Но ведь насильно люб не будешь… Мы, актеры, что ни говори, всего лишь инструменты, а мастеровые — это режиссеры.
Им тот инструмент подавай, который в данный момент нужен: молоток там, или пассатижи, или рубанок, или вот сейчас Мордюкова в самый раз будет… Когда ты нужна, то из-под земли откопают, из другой картины переманят, под окнами день и ночь дежурить станут. Помню, Рошаль, снимая «Хмурое утро», уж так нуждался во мне, так нуждался, что прислал телеграмму в чужую съемочную группу с таким текстом: «Срочно высылайте Мордюкову, Волга перекрыта, кавалерийский полк ждет…» Не было там никакого полка, и Волга текла себе как текла, но нашли меня, достали, выцарапали… Значит, была нужна.
А вот в «Тихом Доне» оказалась не нужна. Как я страдала, как мучилась, что без меня обошлись! Мне представлялось в ту пору,
что и в искусство-то я пришла, чтобы сняться в «Тихом Доне».
Да что там сняться… Я готова была лечь посредине степи и стать рекой, деревом, холмом, лишь бы только послужила фильму о земле, которую исходила в детстве и юности босыми ногами. Не послужила… Значит, не нуждались во мне «мастеровые» — писатель и режиссер. Хотя мне-то самой казалось и, грешным
делом, до сих пор кажется, что это не я, а они многое потеряли, не пригласив меня в тот фильм. Я на Дону все запахи знаю,
все травы и цветы для меня родные. Как же можно было без меня обойтись? ‹…›
С другой стороны, для режиссера поиски, выбор актрисы — это, как я понимаю, своего рода таинство, сравнимое с таинством зарождения любви. В этот момент дать понять режиссеру, что ты не прочь сыграть в его фильме, — все равно, что предложить ему себя как женщину. Я, видно, иначе воспитана. Более того, будучи одной из шестидесяти претенденток на главную роль в фильме «Трясина», я за три версты обходила Григория Наумовича Чухрая, чтобы он, упаси Боже, не подумал, будто я специально попадаюсь ему на глаза, чтобы еще раз напомнить о себе…
Опыт научил: если ты не нужна, если тебя «не видят», то ни уговоры, ни слезы, ни клятвы, ни взаимная дружба не помогут. Вот взять, к примеру, Никиту Михалкова, с которым мы так радостно, так счастливо делали «Родню». Он влюбился в меня как в актрису, впился неотрывным режиссерским поцелуем в мою душу, высосал из нее нужные ему соки… и — до свиданья. Больше не зовет, больше не снимает. А ведь использовал он в фильме только одну грань моей натуры, только одну красочку…
А вот другой пример. Не так давно Паша Лунгин ни с того, ни с сего пригласил вдруг меня в «Луна-парк». Эпизодик там небольшой, но сочный, колоритный. Этакая Нина Андреева заводского масштаба. Думаю, роль получилась, потому что я сроду не любила людей, которые вышли из парткабинетов. Паша, как и Никита, тоже влюбился в меня, написал после съемок целое послание, смысл которого заключался в том, что мы с ним, оказывается, одной группы крови. Ну, что ж, расцеловались мы с Пашей на прощанье, поклялись друг другу в вечной любви. Но не могу же я на этом основании зажать его где-нибудь в темном углу Дома кино и потребовать: «Что же ты, милок, любил меня, любил, а больше в кино не зовешь?» Не зовет, значит, судьба, планида (и его, и моя) так распорядились. И не на кого тут пенять.. ‹…›
Зрители никогда не считали меня избалованной, капризной кинозвездой, живущей шикарной жизнью. Не дежурили под моими окнами, платья на сувенирные лоскуты не рвали, не пытались душить в приступах восторга. Встретят в магазине: «Ой, вы не Нонна Мордюкова случайно?» «Я самая», — говорю. «И вы ходите в овощной?» «Вы же вместо меня ходить не будете», — отвечаю.
Я ведь все делаю в доме сама — и квартиру убираю, и окна мою, и готовлю, и стираю. И потрудилась я на своем веку не меньше
моих героинь. Помню, еще маленькой была, а уже в поле тяжело работала, за скотиной смотрела, ведра тяжеленные с водой носила.
А тут братья и сестры пошли младшенькие — один за другим, один за другим. И потаскала я их на закорках, и понянчила вдоволь, и соплей понавытирала…
А выросла, институт закончила — так ведь опять старшая!
Родителей мы рано лишились, вот и тянула братьев, сестер
«в люди». Кому замуж пора, кому кофту новую справить
приспичило, кому лекарства достать надо, кого в больнице навестить… А тут еще съемки, да вечно денег недохват.
Так что какая уж там шикарная жизнь… Вполне нормальная
трудовая биография, подкрепленная средненьким достатком —
почти как у основной массы моих зрителей. ‹…›
Как мне надоело слышать, что я сильная. Ну в чем, скажите, это выражается? Что профессией досконально овладела? Что работы никакой, в том числе черной, не боюсь? Что полмешка пшеницы поднять могу? Я ведь пугливая, как курица, опять же плаксивая, обидчивая, по кабинетам высоким ходить боюсь… Да мягкая я, как воск, только надежной мужской руки не встретилось. Успокаиваю себя только тем, что другим, возможно, повезло больше…
Мордюкова Н. Будешь падать — держись за землю [Интервью Л. Павлючик] // Искусство кино. 1994. № 6.