«Я был твердо убежден, что наш кинематограф созрел для работы над литературой любых масштабов, в том числе шолоховских, — вспоминал Герасимов. — Само время требовало от кинематографа овладения новым эпическим содержанием и создания новых эпических форм. Роман Шолохова в этом процессе сыграл важнейшую роль. Он явился образцом — не для подражания, а для творческого наследования, для учебы, — всесторонней школой идейности и мастерства»
Мысли режиссера, хоть и сформулированные гораздо позднее съемок, выражают не только его творческое самочувствие второй половины 50-х годов. Они на собственном языке отражают резкое обновление общественной, в том числе общетворческой атмосферы, происшедшее после действительно исторического XX съезда партии, являются несомненными, верными свидетельствами, своего рода документами ускорения тогдашнего кинопроцеса. Они точно фиксируют переломный момент в истории советского кино, бившего в те взлетные годы живой, импульсивной практикой.
Именно в этот период активно экранизируется советская литературная классика ‹…›. Эпическое содержание литературы создавало новые эпические формы кинематографа. И еще: время позволило поменять «фокус», точку зрения исследования реальности. Это помогло расширить исторический масштаб искусства. ‹…›
«Никого уже не нужно было убеждать в правоте писателя, избравшего центральным героем не кого-нибудь иного, а именно Григория Мелехова… Никто уже не пытался трактовать его примитивно, с однозначной прямолинейностью ‹…›, — подчеркивал Герасимов. — То обстоятельство, что в середине 50-х годов уже не нужно было, скажем, защищать Шолохова от обвинений в том, что его Мелехов — это „гамлетианствующий казачок“, „донской гамлет“, не снимало вопрос: а кто же он такой, Григорий Мелехов?»
С Григорием Мелеховым пришел на экран необычный герой, неведомый ранее тип личности. Он смешал бытовавшие представления о положительном и отрицательном героях, не был образцом преданности коммунистическим идеалам, мерилом человеческой совести. С беспощадным, несгибаемым реализмом, по законам исторической и человеческой правды Шолохов показал Мелехова изнутри и внутри небывалого революционного слома, на перепутье эпох, когда чаша весов колебалась и участники кровавой многомиллионой драмы еще толком не знали, каков будет исход. Такого Григория видел, старался создать Герасимов с помощью коллектива единомышленников.
Для режиссера драматические события, сопутствующие страстной любви Григория и Аксиньи, рассказ о потомственной казачьей семье Мелеховых — по преимуществу — беспредельно расширились до масштабов всей русской революции. ‹…› Эпоха постигается во многоликой своей сложности. «Поскольку я в абсолютном смысле слова современник описанного Шолоховым времени, для меня роман не отвлеченная, посторонняя, чисто литературная система, а моя прожитая жизнь», — говорил автор фильма. ‹…›
Первая серия, как и экранизация «Тихого Дона» (1930) целиком умещается в рамках первой части литературного источника. Герасимов идет путем О. Преображенской и И. Правова, выбирает те же сюжетные линии, разрабатывает те же эпизоды. Снова акцентируются взаимоотношения Григория и Аксиньи, разыгрывается эта мучительная для героев запретная любовь, на которую обрушиваются роковые обстоятельства времени. Но далее, во второй и третьей сериях, Герасимов выступает первооткрывателем, он укрупняет события, помещает героев в контекст истории. Примечательно, что Герасимов и его группа снимала картину на том же Северном Донце, где по совету Шолохова, работали Преображенская и Правов. Быт казачьего хутора, в его значении, подробностях, столь важных для поэтики Шолохова, выплескивается на экран. ‹…› Герасимов же очень ревностно подошел к изобразительному ряду картины. Ревнителем куреня Мелеховых, старинных законов и хозяйского здравого смысла выступает в фильме Пантелей Прокофьевич, браво потряхивая серьгой, вдетой в левое ухо. Вроде простая деталь: серьга, но какой важной, по старой традиции, представляется эта серьга старому казаку. ‹…›
Для Герасимова, в его лучших фильмах, первостепенное значение имеет актерский ансамбль. Историческую правду режиссер выражает через человеческие образы, через сотворенные актерами характеры, воспроизводимые в контексте существования. В экранизации «Тихого Дона» задействованы почти двести персонажей. И удивительно — они не безлики. А ведь снимались в фильме не только профессионалы, но и статисты. Среди десятков образов были и шедевры актерского перевоплощения — например, эпизодическая роль корниловского офицера Калмыкова в пронзительном, достовернейшем исполнении М. Глузского
Счастливой удачей для себя как для постановщика и для фильма в целом считал Герасимов работу П. Глебова, создавшего центральный образ экранизации — Григория Мелехова. «Если пришлось снимать бы новый „Тихий Дон“ — для телевидения (была такая идея двадцатипятисерийной картины), взял бы снова на главную роль Глебова», — говорил Герасимов. ‹…› Пожалуй, Глебов проигрывает в сравнении с Абрикосовым в первой серии: тот был моложе, как-то порывистей, более открыт. Глебов чуть тяжеловат в сценах довоенной жизни, когда Мелехов был Гришкой, а не Григорием Пантелеевичем, хорунжим. Но актер понял стратегию образа — он знал о финале своего героя, еще неведомом Абрикосову в 1930 году. И отблеск трагической судьбы виден на его Гришке уже в первых сценах фильма. ‹…›
В фильме Герасимова, во имя драматургической целесообразности, противниками Григория выступают два персонажа: Подтелков и Михаил Кошевой. Вычерчиваются резкие линии, выстроен треугольник, опрокинутый на острие: внизу Григорий, а сверху давят на него — каждый со своей стороны — Подтелков и Кошевой. ‹…›
Кадры казни подтелковцев Шолохову понравились. Подтелков,
как и у писателя, — крепок, монументален. Актер Н. Муравьев играет без полутонов, резко, напористо. ‹…›
«Коллизия Кошевой —Мелехов — это суть, нутро, ядро социальной коллизии революции и гражданской войны. Здесь столкновение по коренным вопросам — об отношении к собственности, к государству к мироустройству — подчеркивал Герасимов. — Вот это хотелось осмыслить в фильме и воплотить, сохраняя подлинность шолоховского письма, чтобы на экране была история, рассказанная не постфактум, спокойно, на дистанции: смотрите, мол, как это было и чем кончилось, — а история в момент ее свершения, когда исход борьбы еще никому не ясен и каждое решение стоит крови, когда все кипит в ярости, ненависти, в отвращении и великой любви».
Все же Кошевой в исполнении актера Г. Карякина не стал вровень с Мелеховым — Глебовым. Он показан проще, чем у Шолохова, хотя Герасимов и говорил, что упрощать образ Мишки нельзя. ‹…›
Третья серия отличается нотой сострадания. Не жалостью, которая чужда Шолохову, а именно состраданием. Человек поглощается потоком… ‹…›
Значение экранизации «Тихого Дона» было большим, принципиальным для истории нашего киноискусства. Напомним, что фильм имел полный успех у зрителей, в том числе зарубежных. Картина подняла волну нового интереса читателей к роману Шолохова ‹…›. Фильм отразил народный взгляд на первую мировую войну, революцию и гражданскую войну. Экранизация показала правомочность романной формы в кино — этот жанр станет излюбленным у Герасимова («Журналист», «У озера», «Лев Толстой»). Ансамблевый принцип помог актерам создать достоверные, жизненные образы, похожие на литературных героев. Наконец, фильм был принят самим писателем.
Экранизация до сих пор повторяется по Центральному телевидению. Хотя все это не означает, что не нужен еще один экранный «Тихий Дон». Возможно, нам еще предстоит увидеть телевизионный сериал, поскольку телефильмы обладают своими художественными и производственными преимуществами, позволяющими почти без купюр «перечитывать» текст писателя.
Тюрин Ю. «Тихий Дон» Сергея Герасимова (К тридцатилетию фильма) // Экран. 1988. М.: Искусство, 1988.