— Помогало воображение, — объясняет Быстрицкая. — Помнится, велась съемка встречи Аксиньи с Григорием после его ухода из банды Фомина… Я несколько раз перечитала эту сцену и представила положение моей героини. Аксинья долго не знала, где Гришка, что с ним. Сколько горестных дум гложет ее!.. Переживания Аксиньи переплетаются с моими, потому что я думаю ее мыслями, чувствую ее чувствами. И когда у окна появился Глебов, то я бросилась к нему, уткнулась лицом в шинель и — сейчас самой не верится — ощутила запах пороха. На самом деле, взятая из костюмерной шинель могла пахнуть лишь нафталином. В этой сцене Шолохов дал Аксинье много прямой речи. В сценарии она сокращена. В ту минуту я в уме обругала сценариста, который помешал мне выговорить Григорию все, что накопилось у Аксиньи. Мне хотелось целовать его без конца, но как-то получилось само собой, что я целовала его шинель. Это была интуитивная находка. Ощутив на губах колкое сукно, почувствовав несуществующий запах пороха, я так разволновалась, что брызнули слезы — самые естественные бабьи слезы…

Воображение помогало обрести необходимое состояние и Глебову. Порой этот процесс затягивался на несколько часов или даже дней.

Похороны Аксиньи снимались два дня. Это не было вызвано ни техническими осложнениями, ни капризностью летней натуры. Сцена завершала сквозную линию фильма и требовала исключительной отточенности деталей, безупречной психологической разработки. На это актеру нужно было время.

…Свежий земляной холмик. Солнце в зените. На съемочной площадке напряженная тишина.

У «могилы» сидит Глебов. Он перебирает белые камешки, выкладывает из них крестик. Долго сидит актер, не меняя позы. Никто не нарушает тишину. В какое-то мгновение глаза Глебова становятся влажными, слезы текут по лицу.

Бесшумно работает кинокамера, фиксируя потрясающий своею глубиной кадр.

Когда кончилась съемка, Глебов устало подошел к дереву, прислонился к нему. Он еще плакал скупыми мужскими слезами.

— Сидел я у холмика, — рассказывал потом Глебов,— и, чтобы вызвать слезы, пытался возродить в памяти самое горестное из своей жизни. Но воспоминания не помогли. Сосредоточенно смотрю на камешки… Моя Аксинья… Здесь она — под землей… похоронена… Нет ее больше… И вдруг ожгло: это же я виноват в ее смерти…

Петр Петрович так и сказал: «я виноват». И дальше он рассказывал так, будто не с Григорием, а с ним, Глебовым, случилось непоправимое несчастье.

— Не вызови я Аксютку в это раннее утро, она бы не погибла! Мне так стало обидно, так жалко ее, что я расплакался, и после съемок еще долго щемило сердце…

Власов А., Млодик А. Герои Шолохова на экране. М.: Искусство, 1963.