Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
2025
Таймлайн
19122025
0 материалов
Поделиться
Человек природы и человек духа
О двух трактовках образа Павла Корчагина

Попробуем сравнить произведения художников двух поколений со сходными мотивами, темами.

Начнем с Марка Донского и сопоставим, очень бегло, тезисно,
его версию романа Николая Островского 1942 года с версией
Алова и Наумова, последовавшей почти 15 лет спустя. ‹…›

Первым же зрителям была очевидна заведомая неполнота версии Донского ‹…› вторая часть романа с Бояркой, борьба с оппозиционерами и — самое главное — физической немощью оказалась попросту опущена. Корчагин образца 1942 года ‹…› растворен в общей массе — юный, белоголовый, с широко открытыми глазами — идеальный портрет читателей романа, отправляющихся на войну с томиком Островского за пазухой, откуда пробитый пулей экземпляр чаще всего попадал на музейные стеллажи. ‹…›
Он лишь протагонист камеры, с детским, дикарским любопытством отвлекающийся от сюжета, чтобы увидеть, как поднимается над рекой туман, как сверкают рельсы на стыках, как проплывают мимо окошка паровозной будки украинские пейзажи, пленяя волшебством съемки с движения, будто впервые опробованной. У Донского герой не столько слит с классом, сколько раз-лит в мире — первозданно прекрасном, впервые постигаемом в своей природной красоте. Не случайно этот Павка как заклинание повторяет строчки из «Овода» У. Блейка:

Живу ли я, умру ли я —
Я мошка все ж счастливая…

Этот герой переполнен прежде всего впервые открывшимся ему счастьем бытия, слитности с ним совершенно языческой.

Павел Корчагин Алова и Наумова (заметьте: именно апостольское Павел, а не Павка — мальчишеское) на первый взгляд неизмеримо глубже. Лицо молодого Василия Ланового — не лицо, а лик аскета, сама духовность с атрибутами христианского мученика, начиная с первого же кадра. Материал, развернутый в версии Донского сведен к ярким и броским кадрам-эмблемам, подлинное событие, подлинная судьба начинается с победы над природной стихией, с победой над плотью как частью ее. Еще шире — над презренной материей. Главный противник Корчагина — «мещанин», «обыватель», воплощающий презренное растительное существование.
Этот Корчагин изначально лишен детскости,он противостоит всему материальному как воплощенный дух. Прямая противоположность герою Донского. Там до-личностное, здесь —яростно личностное. Там — природное, здесь — социальное, вытесняющее природу, как вытесняет все, заполняя целиком экран, лик Павла в кадре.

Но парадокс состоит в том, что вся атрибутика христианской религии, знаменовавшей приход личностного начала в культуру направлена на создание образа мифолого-эпического по своей сути. Корчагин Алова и Наумова есть прежде всего воплощение энергии революционного класса, как любой герой традиционного эпоса — воплощение державной государственной мощи. Отсюда — абсолютное отсутствие в фильме характеров, персонажей, окружающих Павла. Естественно, ибо он есть общее их воплощение, и характерность их отобрана этим героем, вобравшим ее в себя без остатка. И без отдачи.

Между тем Донской сразу же после постановки «Как закалялась сталь» приступает к экранизации повести Ванды Василевской «Радуга», где кинематографическая ткань насыщена евангельскими мотивами. Одним из героев фильма становится ребенок, вызывающийся передать хлеб пойманной немцами беременной партизанке (свое будущее дитя, которое родится в евангельскую ночь, героиня принесет в жертву во имя победы других своих сынов, сражающихся за нее же). На обратном пути ребенок будет смертельно ранен немецкой пулей, упадет лбом и горлом на колючую проволоку, тело будет выкраденно матерью и другими детьми и закопано в сенях в яме, которую они тщательно утрамбуют как бы в ритуальном танце. Не дитя блаженное, приносимое в жертву, но и само выбирающее свой крестный путь.

В некотором смысле можно сказать, что «Радуга» Донского и есть осуществленная им версия второй части романа Островского. И пафос слияния в его версии первой части всей энергией своей напоминает маятник, отведенный до упора в одну сторону, чтобы затем так же до упора взметнуться в противоположную.

А версия Алова и Наумова в таком случае занимает как бы промежуточное между этими двумя позициями положение.
Донской изначально догадывается о двойственном положении человека — и принадлежащем природе, и одновременно противостоящем ей. Его герой обычно находится накануне того часа, когда эту двойственность обнаружит, ею дышит мир, по сути, всех его фильмов. В сравнении с ним герой Алова и Наумова куда более однозначен.

Природа же существует в версии младшего поколения как начало, требующее преодоления,как стихия, враждебная именно потому, что она стихия. То есть нечто неорганизованное. Пафос преодоления ее всеобъемлющ. Так происходит в «Павле Корчагине» ‹…›. Человек несет в мир стихии идею долга, неведомого ей. Несет как декрет, который природа обязана выполнить.

 

Марголит Е. Диалог поколений // Кинематограф оттепели. Книга первая. М.: Материк, 1996.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera