Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Метод «удава» и метод «зайчика»
Владимир Наумов о цензуре

В докладе Хрущева, изобличающем культ личности, поражал сам факт того, что можно вот так, с трибуны съезда, высказаться по этому поводу. Ни где-нибудь на кухне, как во времена Сталина, а с трибуны партийного съезда. Это произвело не только на меня, но и на всю страну, ошеломляющее впечатление. Нам показалось, что время разорвалось и потекло в другую сторону.

Лично я принял это с огромной радостью и надеждами.
Первое чувство было — облегчение, как будто сняли наручники. За это я Хрущеву прощаю все, даже невежество по отношению к культуре — его безумные выкрики в Манеже и так далее.

Пусть не все, но некоторые наши надежды сбылись. Если бы не «оттепель», нам с Аловым никогда не удалось бы снять те картины, которые мы сняли. Хотя цензура, и довольно агрессивная, продолжала существовать, но она уже была не такой, как при Сталине. Мы, конечно, ощущали эту неполноту внезапно обрушившейся на нас свободы, и в каждом из нас продолжал сидеть маленький «гномик» самоцензуры.

Но все равно в то время мы чувствовали — в наших силах что-то сделать. Как раз тогда появилась так называемая «новая волна», к ней причисляли и нас. Она несла новое понимание мира и новые кинематографические формы.

Надо сказать, что эта «волна» объединила не только молодых режиссеров, один из ярчайших ее представителей — Калатозов, снявший фильм «Летят журавли», который имел грандиозный успех. Но никакая волна долго волной быть не может — она неизбежно разбивается, разлетаясь в брызги. Так и та «новая волна» не была однородной — у каждого художника был свой талант, свои особенности, свое видение мира, внутри нее сосуществовали самые разнообразные направления.

Несмотря на то, что мы никогда не были членами партии, в 1961 году нас с Аловым назначили художественными руководителями творческого объединения на «Мосфильме». К нам сразу пришли Тарковский, Швейцер, Басов, позднее Хуциев, Гайдай, Тодоровский и др.

В моем кабинете на стену мы повесили нарисованную мною схему борьбы с цензурой (главным цензором у нас был министр культуры —сначала Михайлов, затем Екатерина Алексеевна Фурцева, также Романов и Ермаш). Мы частенько проводили своего рода психологические тесты — изучали любимые замечания начальства, разрабатывая разные способы ухода от них. Выдумывали особые методы борьбы с этими замечаниями и даже давали им названия: метод «удава», метод «ящерицы», метод «зайчика», метод «осла»… Прикидывая, как в очередной раз обмануть начальство, иногда засиживались в объединении до 4-х утра… Иногда снимали специальные эпизоды, которые были совершенно не нужны картине, но, безусловно, должны вызывать гнев начальства. Тогда после долгих споров, коллегий, комиссий, мы, наконец, выбрасывали этот эпизод. Начальство было удовлетворено и докладывало высшему руководству, что «поправки внесены». Иногда мы с яростным упорством отказывались от любых изменений. Часто такие фильмы ложились на полку.

Какие замечания к нам были по фильму «Мир входящему»?
Нас критиковали за пацифизм, всепрощение, идеологические ошибки. «У вас в фильме не советская армия, а какая-то банда Махно. Шинели драные, грязные, просоленые», —говорила нам Фурцева. Алов, который прошел всю войну, сказал ей: «Екатерина Алексеевна, это вы видели шинели с Мавзолея, а я в ней 4 года протопал».

Но знаете, хорошо, когда министр — женщина. Фурцева нас ругала, ругала, а потом взяла и отправила картину в Венецию. Совершенно для нас неожиданно.

Часто начальство придиралось не только к смыслу фильма, но и к его форме, киноязыку. Это ярко проявилось в дискуссии о «Скверном анекдоте» (экранизация Достоевского).

«Мы ищем в Достоевском Достоевского нам близкого и боремся с Достоевским, который нам неприемлем. Почему у Алова и Наумова непрерывно возникают ассоциации с Бунюэлем и Бергманом? —грозно вопрошал Евгений Данилович Сурков (враг фильма). — Почему кафкианская тема таракана находит у них продолжение в отождествлении мухи и Пселдонимова? Да потому, что они домысливают Достоевского в том же направлении, что и Кафка.
Вот почему я противник этого фильма, его философии, его эстетики, его нравственного пафоса… Куда мы ведем Достоевского?»

«Когда Е. Д. Сурков спросил: „Куда мы ведем Достоевского?“ — я охнул. Не скрою — стало страшно. Достоевский предстал передо мной в виде козы, которой связали рога и потащили за собой на веревке» (А. Турков, друг фильма).

«„Скверный анекдот“ — картина, которая своей художественной образностью, своей поэзией, раздвигает горизонты нашего кинематографа и прокладывает для него новую дорогу.
Это высокое искусство» (М. Швейцер, друг фильма).

Дискуссия, продолжавшаяся два дня, была одной из самых яростных в нашем кинематографе. Фильм положили на полку. Нам шепнули по секрету, что негатив будет смыт. Но его спасли. Спасли сотрудники Белых столбов. И хоть он пролежал 22 года на полке, все же он существует. Мы с Аловым долго думали, почему же его вообще запустили в производство? Бывают случаи, когда отсутствие образования играет весьма положительную роль в развитии искусства. Мне кажется, фильм «Скверный анекдот» был запущен в производство исключительно благодаря невежеству начальства. Они просто не читали этого рассказа Ф. М. Достоевского и не знали, о чем идет речь. Кроме того, их успокоило слово «анекдот»: «Ну, и слава Богу, пусть „эти“ („эти“ — это мы с Аловым) снимают какой-то анекдот, а не лезут в серьезные государственные вопросы и не создают нам проблем!»

Они не подозревали, что у Достоевского речь идет о власти и о холуйстве. Холуйство и власть — две стороны одной монеты. Вообще в 1966 году в нашем объединении из шести картин закрыли четыре: «Скверный анекдот», «Июльский дождь» Хуциева, «Андрей Рублев» Тарковского и «6 июля» Карасика.

Ругали нас и за «Бег». Министр сказал, что это белогвардейский роман и антисоветская картина: генерал Чарнота — положительный персонаж, да и остальные белогвардейцы показаны как люди, страдающие.

— Вам хорошо, — жаловался Романов. — Вы беспартийные, а я из-за вас партийный билет на стол положу.

Сегодня в отличие от нашей старой «новой волны», новая «новая волна», не пережившая эпоху цензуры, сразу кинулась на запретные ранее темы. Ну, и мы, лишенные в свое время этой возможности, тоже отдали дань этому материалу. Затем появились сериалы, уже не волна, а целый ураган подражания американскому кино. Но в последние годы, с моей точки зрения, происходит плодотворный процесс — расширяется круг интересов, пристрастий наших режиссеров.

…На вопрос, какие фильмы останутся в истории, а какие — нет, я отвечать не хотел бы. Как можно сравнивать фильмы, это же не бег с препятствиями — кто первый добежит. Одному один нравится, другому — другой. Напомню слова Ангелопулоса: «Никакие жюри, никакие ареопаги не смогут оценить картину. Ее может оценить только время».

 

Наумов В. «Реабилитировали личную тему в кино…» [Интервью Т. Сергеевой] // Киноведческие записки. 2006. № 77.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera