В докладе Хрущева, изобличающем культ личности, поражал сам факт того, что можно вот так, с трибуны съезда, высказаться по этому поводу. Ни где-нибудь на кухне, как во времена Сталина, а с трибуны партийного съезда. Это произвело не только на меня, но и на всю страну, ошеломляющее впечатление. Нам показалось, что время разорвалось и потекло в другую сторону.
Лично я принял это с огромной радостью и надеждами.
Первое чувство было — облегчение, как будто сняли наручники. За это я Хрущеву прощаю все, даже невежество по отношению к культуре — его безумные выкрики в Манеже и так далее.
Пусть не все, но некоторые наши надежды сбылись. Если бы не «оттепель», нам с Аловым никогда не удалось бы снять те картины, которые мы сняли. Хотя цензура, и довольно агрессивная, продолжала существовать, но она уже была не такой, как при Сталине. Мы, конечно, ощущали эту неполноту внезапно обрушившейся на нас свободы, и в каждом из нас продолжал сидеть маленький «гномик» самоцензуры.
Но все равно в то время мы чувствовали — в наших силах что-то сделать. Как раз тогда появилась так называемая «новая волна», к ней причисляли и нас. Она несла новое понимание мира и новые кинематографические формы.
Надо сказать, что эта «волна» объединила не только молодых режиссеров, один из ярчайших ее представителей — Калатозов, снявший фильм «Летят журавли», который имел грандиозный успех. Но никакая волна долго волной быть не может — она неизбежно разбивается, разлетаясь в брызги. Так и та «новая волна» не была однородной — у каждого художника был свой талант, свои особенности, свое видение мира, внутри нее сосуществовали самые разнообразные направления.
Несмотря на то, что мы никогда не были членами партии, в 1961 году нас с Аловым назначили художественными руководителями творческого объединения на «Мосфильме». К нам сразу пришли Тарковский, Швейцер, Басов, позднее Хуциев, Гайдай, Тодоровский и др.
В моем кабинете на стену мы повесили нарисованную мною схему борьбы с цензурой (главным цензором у нас был министр культуры —сначала Михайлов, затем Екатерина Алексеевна Фурцева, также Романов и Ермаш). Мы частенько проводили своего рода психологические тесты — изучали любимые замечания начальства, разрабатывая разные способы ухода от них. Выдумывали особые методы борьбы с этими замечаниями и даже давали им названия: метод «удава», метод «ящерицы», метод «зайчика», метод «осла»… Прикидывая, как в очередной раз обмануть начальство, иногда засиживались в объединении до 4-х утра… Иногда снимали специальные эпизоды, которые были совершенно не нужны картине, но, безусловно, должны вызывать гнев начальства. Тогда после долгих споров, коллегий, комиссий, мы, наконец, выбрасывали этот эпизод. Начальство было удовлетворено и докладывало высшему руководству, что «поправки внесены». Иногда мы с яростным упорством отказывались от любых изменений. Часто такие фильмы ложились на полку.
Какие замечания к нам были по фильму «Мир входящему»?
Нас критиковали за пацифизм, всепрощение, идеологические ошибки. «У вас в фильме не советская армия, а какая-то банда Махно. Шинели драные, грязные, просоленые», —говорила нам Фурцева. Алов, который прошел всю войну, сказал ей: «Екатерина Алексеевна, это вы видели шинели с Мавзолея, а я в ней 4 года протопал».
Но знаете, хорошо, когда министр — женщина. Фурцева нас ругала, ругала, а потом взяла и отправила картину в Венецию. Совершенно для нас неожиданно.
Часто начальство придиралось не только к смыслу фильма, но и к его форме, киноязыку. Это ярко проявилось в дискуссии о «Скверном анекдоте» (экранизация Достоевского).
«Мы ищем в Достоевском Достоевского нам близкого и боремся с Достоевским, который нам неприемлем. Почему у Алова и Наумова непрерывно возникают ассоциации с Бунюэлем и Бергманом? —грозно вопрошал Евгений Данилович Сурков (враг фильма). — Почему кафкианская тема таракана находит у них продолжение в отождествлении мухи и Пселдонимова? Да потому, что они домысливают Достоевского в том же направлении, что и Кафка.
Вот почему я противник этого фильма, его философии, его эстетики, его нравственного пафоса… Куда мы ведем Достоевского?»
«Когда Е. Д. Сурков спросил: „Куда мы ведем Достоевского?“ — я охнул. Не скрою — стало страшно. Достоевский предстал передо мной в виде козы, которой связали рога и потащили за собой на веревке» (А. Турков, друг фильма).
«„Скверный анекдот“ — картина, которая своей художественной образностью, своей поэзией, раздвигает горизонты нашего кинематографа и прокладывает для него новую дорогу.
Это высокое искусство» (М. Швейцер, друг фильма).
Дискуссия, продолжавшаяся два дня, была одной из самых яростных в нашем кинематографе. Фильм положили на полку. Нам шепнули по секрету, что негатив будет смыт. Но его спасли. Спасли сотрудники Белых столбов. И хоть он пролежал 22 года на полке, все же он существует. Мы с Аловым долго думали, почему же его вообще запустили в производство? Бывают случаи, когда отсутствие образования играет весьма положительную роль в развитии искусства. Мне кажется, фильм «Скверный анекдот» был запущен в производство исключительно благодаря невежеству начальства. Они просто не читали этого рассказа Ф. М. Достоевского и не знали, о чем идет речь. Кроме того, их успокоило слово «анекдот»: «Ну, и слава Богу, пусть „эти“ („эти“ — это мы с Аловым) снимают какой-то анекдот, а не лезут в серьезные государственные вопросы и не создают нам проблем!»
Они не подозревали, что у Достоевского речь идет о власти и о холуйстве. Холуйство и власть — две стороны одной монеты. Вообще в 1966 году в нашем объединении из шести картин закрыли четыре: «Скверный анекдот», «Июльский дождь» Хуциева, «Андрей Рублев» Тарковского и «6 июля» Карасика.
Ругали нас и за «Бег». Министр сказал, что это белогвардейский роман и антисоветская картина: генерал Чарнота — положительный персонаж, да и остальные белогвардейцы показаны как люди, страдающие.
— Вам хорошо, — жаловался Романов. — Вы беспартийные, а я из-за вас партийный билет на стол положу.
Сегодня в отличие от нашей старой «новой волны», новая «новая волна», не пережившая эпоху цензуры, сразу кинулась на запретные ранее темы. Ну, и мы, лишенные в свое время этой возможности, тоже отдали дань этому материалу. Затем появились сериалы, уже не волна, а целый ураган подражания американскому кино. Но в последние годы, с моей точки зрения, происходит плодотворный процесс — расширяется круг интересов, пристрастий наших режиссеров.
…На вопрос, какие фильмы останутся в истории, а какие — нет, я отвечать не хотел бы. Как можно сравнивать фильмы, это же не бег с препятствиями — кто первый добежит. Одному один нравится, другому — другой. Напомню слова Ангелопулоса: «Никакие жюри, никакие ареопаги не смогут оценить картину. Ее может оценить только время».
Наумов В. «Реабилитировали личную тему в кино…» [Интервью Т. Сергеевой] // Киноведческие записки. 2006. № 77.