Шестидесятники ворвались в войну с эффектным кличем: «Мир входящему» — влетели вместе с Аловым и Наумовым в разрушенный мир, чтобы он обрел пацифистские очертания. Тем более что в названии их фильма помимо эффектности было заложено еще и нечто метафизическое, отдающее не Религией Войны, а подлинной религией — христианской. Тем более что раздавленные коляски и велосипедики, манекены и атланты на руинах их, аловско-наумовского Берлина вопили о неестественности бытия, разорванного кровавым хаосом. Тем более что три героя — три советских солдата — проходили свой путь будто бы впотьмах,
везде наталкиваясь на пули, на смерть и просто на непонимание местных жителей. Все это было очень не по-советски.

А на самом деле по-советски. Ибо Вера в справедливую и очистительную Войну торжествовала и здесь. Ведь советские солдаты — хорошие, это три апостола мира — несчастный, опустошенный и тем не менее всепрощающий Ямщиков, балагур-«бог войны» Рукавицын и необстрелянный приготовишка Ивлев — они немку везут из конца в конец Берлина, чтобы родила, их посыл и их Путь исключительно благороден. Неблагороден мир вокруг, встречающий их в штыки — но чего удивляться, его фашисты изгадили. Движение по этому, еще военному пространству, согласно советской религии может быть только одно — к Подвигу. Вот они его и совершают — погибают Ямщиков и Рукавицын, а Ивлев крепнет духом, теряет свой напускной офицерский службизм, иногда оборачивавшийся туповатостью, и становится настоящим правильным солдатом, не согласно уставу живущим, а согласно самой жизни.

А самое главное — Путь героев, столь, казалось бы, абсурдистский, путь в потемках, путь в тумане, никаким Путем не является, ибо не приводит ни к каким метафизическим или экзистенциальным результатам. Двое погибли — молодцы, третий духом окреп — тоже молодец. Всё. Нет, конечно, ребенок, писающий на груду оружия в финале, — символ пацифистский, как и все символы, и все образы в фильме (те же манекены с колясками), и режиссерам они, такие выразительные и модные, очень нравятся — но общее сознание ничего пацифистского в себе не несет. Зачем режиссеры ходили в Войну? — ну, в общем, чтобы еще раз подчеркнуть: наше дело правое. А впрочем, ответа на этот вопрос нет — не дает Война им ответа, как не дает его отец из «Заставы Ильича». Но невероятно она их цепляет, что-то большее они здесь чувствуют — нечто, могущее в корне перевернуть и перевоплотить их советское сознание. Да они и сами бы рады от него избавиться. Но не выходит.

Шпагин А. Религия войны // Искусство кино. 2005. № 5.