Педагогом-воспитателем Щукин был по призванию.
Борис Васильевич любил, по собственному его выражению, «возиться» с актерами, со студентами училища при театре
имени Вахтангова, с молодежью в драмкружках, куда его
нарасхват приглашали.
Он применял самые разнообразные, иной раз совершенно неожиданные приемы. Выговор чередовался с поощрением, ласка, какая-то особенно теплая, с оттенком юмора, сменялась холодной вежливостью. Вот этого ученики боялись больше всего. Ощущать на себе холодный и грустно осуждающий глаз Щукина было трудно. Обычно провинившийся ученик всячески старался вновь завоевать право быть хорошенько выруганным или даже высмеянным.
Вообще же на занятиях, проводимых Щукиным, будь то репетиция в театре с участием опытных актеров или урок первого курса с начинающими учениками, всегда царило оживление. Было много смеха, скучать было некогда. Борис Васильевич давал обычно такие ясные, конкретные задания, с таким веселым азартом включался сам в игру, что трудно было уловить, когда он твой равноправный партнер в этюде, а когда смотрит на тебя со стороны, как педагог. После его урока ученики расходились иной раз совершенно вымотанные, но веселые, горячие, с блестящими глазами, с желанием самостоятельно добиться того, что от них требовалось и что пока им не удавалось.
Одной из особенностей Щукина-воспитателя было полное отсутствие мелкой злобы и раздражительности. Он умел сделать самый строгий выговор, не обижая ученика, не унижая его человеческого достоинства, не задевая самолюбия. Этим он достигал многого. Стыдно как-то было не ответить на искренность Бориса Васильевича такой же искренностью, на уважение к себе — таким же уважением.
Хочется привести воспоминания о работе со Щукиным одной
из его учениц — Н. Д. Дружининой, ныне профессиональной артистки эстрады и талантливого педагога художественного чтения. Она пишет:
«Когда я решила серьезно заниматься театральным делом, случай свел меня с Н. М. Вахтанговой, которая переговорила с Б. В. Щукиным относительно занятий и предоставила нам кабинет Е. Б. Вахтангова для работы.
И вот настал долгожданный день знакомства с Борисом Васильевичем. Нас было тогда всего четыре человека, все женщины. Задолго до назначенного часа мы собрались в кабинете Е. Б. Вахтангова. Наконец послышались быстрые, легкие шаги,
и Борис Васильевич вошел в комнату. Первое, что бросилось в глаза и врезалось в память на всю жизнь,— это умный, внимательный, слегка насмешливый взгляд и необычайная легкость и пластичность движений. Внимательно оглядев каждую из нас, Борис Васильевич сказал следующее: „Прежде чем я буду знакомиться с вами, я хочу сказать вам несколько слов. Я буду заниматься с вами столько времени, сколько мне понадобится для того, чтобы всесторонне изучить вас, выявить все, что в вас заложено, и передать вам все, что я знаю сам. После этого я скажу каждой свое мнение о ней. Прошу вас не надеяться на мою помощь в смысле устройства в какую бы то ни было театральную студию или театр. Ни о какой протекции не может быть и речи. Я передам вам все, что смогу, а дальше пусть каждая устраивает свою жизнь сама. Ну и теперь давайте знакомиться“». ‹…›
Вспоминается, как мы выбирали себе отрывки, когда подошло время. Каждая выбрала себе отрывок более или менее по силам. А я заявила: «Анну Каренину». Надо сказать, что я небольшого роста, довольно коренастая, с круглым носом и очень большой рыжей косой. Борис Васильевич посмотрел на меня и сказал совершенно серьезно: «Чудесно, а я вам Сережу подыграю».
Я. Борис Васильевич, я серьезно.
Борис Васильевич. И я серьезно. Ведь у Толстого сказано про Сережу, что он топотал жирными ножками. По-моему, я подойду.
Разговор об Анне Карениной больше не поднимался. Был выбран отрывок из «Мертвых душ» Гоголя — «разговор двух дам».
Заканчивает Н. Д. Дружинина свои воспоминания так:
«У своих учеников Борис Васильевич вызвал к себе навсегда чувство безграничной любви и благодарности».
В течение нескольких лет Щукин занимал в театре
имени Евг. Вахтангова должность заведующего труппой.
В архиве сохранился интересный документ. Это тетрадь со списком актеров театра. Около каждой фамилии в первой графе подробно перечислены все нарушения дисциплины, допущенные этим актером: опоздания на репетиции и спектакли, уроки пения и танцев. В следующей графе записаны меры, предпринимавшиеся Борисом Васильевичем в каждом отдельном случае — беседы, выговоры, вычеты. К чести театра нужно сказать, что нарушений дисциплины было не так много. По всей вероятности, высокий уровень дисциплины отчасти зависел и от тех мер, которые применялись заведующим труппой по отношению к нарушителям. Причины каждого, даже самого незначительного проступка Щукин подробно выяснял в беседе с провинившимся. За одну и ту же вину накладывались самые различные взыскания, в зависимости от общей дисциплинированности актера. В одних случаях Борис Васильевич вполне удовлетворялся данным ему обещанием не нарушать больше дисциплину, в других — за меньшую вину накладывал взыскание.
Одни из молодых сотрудников театра не явился на репетицию, Щукин записывает: «Еще не привык к театральной дисциплине.
Я ему объяснил порядки». В дальнейшем ни одного проступка за этим сотрудником не числится.
Актриса опоздала на репетицию на пятьдесят шесть минут.
Вина очень большая, но никакого наказания не последовало,
как можно судить по записи Щукина: «Не занята в дневных репетициях и привыкла к этому ощущению. Как человек
в высшей степени дисциплинированный, очень мучилась этой случайностью».
Другая актриса пропустила урок пения «из-за сильного ливня». «Причину считаю полу-уважительной, ибо предупреждения [за нарушение дисциплины] не было. При повторении подобного невнимания к правилам занятий буду считать этот случай нарушенном дисциплины и зачту его», — написал Щукин.
Беседы, проводившиеся Щукиным с тем или иным членом труппы, имели большое воспитательное значение и выходили далеко за пределы данного, конкретного случая. Совсем уж не так важно, что молодой актер, занятый в массовой сцене, опоздал на пять минут на репетицию. Борис Васильевич так и расценивает этот факт. Он пишет: «Опоздание считаю случайным. Была большая беседа о его малой заинтересованности актерским ростом, жизнью театра». Ясно, что в этом случае Щукина волнует не пятиминутное опоздание, а обывательское, не творческое отношение молодого актера к театру и к себе в театре.
Но не к каждому Борис Васильевич относился так снисходительно. К старшим членам труппы он был требователен, строг и даже суров. Об этом можно судить по реакции Щукина на ряд проступков, совершенных одним из ведущих актеров театра. «Первое нарушение — на урок пения не явился». Следующая запись:
«Просил освободить от урока по домашним обстоятельствам. Разрешил, с условием заменить себя другим. Не сделал. Зачитываю как проступок». «Предупрежден, что следующее опоздание вызовет с моей стороны серьезную реакцию», — пишет Щукин после того, как актер опоздал на репетицию на восемь минут, и выполняет свою угрозу. За неявку этого актера на репетицию в следующий раз, «несмотря на попытку виновного оправдаться», следует резолюция: «Не знал о репетиции. Виновен. Подлежит штрафу».
Особенно много хлопот и неприятностей доставлял Щукину
как заведующему труппой еще один из ведущих актеров.
За пять месяцев у него насчитывается около двадцати всяких проступков. Здесь и опоздания, и неявки, и вызовы на выходы тревожными звонками во время спектаклей. Нужно удивляться терпению, с которым Борис Васильевич пытается наставить
на путь истинный этого талантливого, но легкомысленного товарища. Вот некоторые из записей в их последовательности:
«Был разговор». «Имеет некоторые смягчающие обстоятельства:
1) искренне идет на улучшение, 2) серьезен и подготовлен на репетициях, 3) не получил извещения от репертуарной конторы об изменении в репертуаре».
«Каждый день веду беседы насчет серьеза и дисциплины и, принимая во внимание его искреннее желание исправиться, — жду результатов».
Дальше идут семь вычетов уже без разговоров, затем выговор и, наконец, последняя запись: «На собрании труппы поговорил об N, а потом в частной беседе с ним он дал слово прекратить опоздания». Этот трудный случай можно все-таки считать исключением. В большинстве же после пометки «разговаривал» опозданий и проступков без уважительных причин не значится.
Шухмина-Щукина Т. Человечность // В. Б. Щукин.
М.: Искусство, 1965.