В 1931 году кинофабрика «Союзкино» при участии германской кинофирмы «Дерусса» начала работать над «Тихим Доном». Немецкие партнеры поставили условие: Аксинью должна играть только Цесарская. Ее утвердили на роль без проб за девять месяцев до начала работы над фильмом. Михаил Шолохов принял «Аксинью» с безоговорочным восторгом.

С похожими чувствами отнеслись к ней позже и зрители многих стран мира. И только на родине фильм О. Преображенской и И. Правова шел к успеху тяжело, а судьба его была так же драматична, как и судьба шолоховской Аксиньи.

Уже во время работы над лентой авторов обвиняли: слишком уж большое внимание к любовной драме Григория и Аксиньи, чересчур сильное увлечение экзотикой быта донского казачества. В первые месяцы после выхода на экран «Тихий Дон» попал на скамью подсудимых. Как его только не называли: и «казачьим адюльтером», и «торжеством пошлости». А одна из рецензий ошеломила заголовком «Тихий Дон или… тихий ужас».

Здесь, наверное, повествование стоит на минуту прервать.
Эмма Владимировна заговорила о своей самой любимой картине. Но вспоминать о ней без этих вот писем, которые она вынимает из шкатулки и показывает мне, наверное, невозможно. Думаю, Цесарская одна из немногих, кто помнит и хранит почерк Михаила Шолохова. ‹…›

«Январь 1930. Письму, знаешь, как был рад? Во! Ни одну самую хорошую книгу не читал с таким восторгом и удовлетворением.
Что касается „Тихого Дона“ и того, что я будто бы способствовал или радовался его запрещению, — чушь! До таких вершин „дипломатии“ я еще не дошел. Разумеется, приеду, и разумеется, буду делать все от меня зависящее и возможное, чтобы „Дон“ прошел по экрану. Но знаешь ли, мне не верится во все эти слухи, по-моему, это очередная инсинуация московских сукиных сынов и дочерей.
Ну, да черт с ними!.. Письмо задержали поездки по колхозам».

«13 декабря 1930 года. Берлин. Читала Эриха Ремарка „На Западном фронте без перемен“? Видел картину по этому роману. Сильней его еще не создано в кинематографии. Сейчас снята. Хочется взять тебя за руку, тепло-тепло заглянуть под брови и спросить: „Ну, Эммушка, как она жизня молодая проходит?.. Однако мало — чего хочется“. Верно, дружище? О себе что-то неохота писать. Знаешь, не привился я на чужой, чужедальней земле. Скучно и тяжело тут. Есть такая степная трава — донник. Растет она по твердым, сухим целинным землям. Любую засуху перенесет, всякую непогоду выдержит, а вырыл ее и посадил в огороде, в „культурные“ условия, — погибнет. Гибну и я тут. Давай пусть будет так: доннику — в степи, а герани — на окошке красоваться… И хочется домой. Работать хочу, Эмма… Что слышно с картиной? Какие перспективы? Не забудь, черкни. Михаил».

Через десять дней новое письмо из германской столицы:

«…Сегодня получил твое письмо, какие-нибудь пять часов назад, и вот сейчас оно так выглядит, будто я его через фронты пронес. С успехом читается, ничего не поделаешь! Шибко рад я перекликнуться с тобой словами привета. От твоего письма, знаешь ли, будто на меня милым ветром обдонским пахнуло.

А знаешь ты, как пахнет ветер в степи в июле? Чуть-чуть слышен горьковатый и сладостный привкус сухой полыни в мощном запахе разнотравья… Не хочу больше ездить по Европам — остобрыдло!..

…Да, в шведском переводе „Дона“ издатель перевернул обложку — так ты ему полюбилась. С первой страницы ты смотришь на мир, положив на коромысло руки, а парень с гармошкой сзади на развороте».

Еще одно письмо. Шолохов только что вернулся из районов «сплошной» коллективизации.
Вешенская 6-го июня 1931 года.

«Все эти дни мотался чертовски. Сейчас еду опять в ряд районов.
Ну, вот и видишь, просрочил. Письмо едва ли дойдет к 10-му в Москву. А ты опять сдвинешь брови, улыбнешься и скажешь: «Мишка черт! Опять умолк и ни слова, ни вздоха… Малость пососет твое сердчишко гадюка-грусть и потом все легче, легче… и вроде забудется, покроется дымкой расстояния и времен. Дорогая!
Какая уж там лирика, ежели так погано живется! Что ты? Едешь ли? Как жизнь твоя молодая? Пиши о твоих планах. Я ведь мысленно все время слежу за тобой, за извилистым ходом твоих исканий.
Где ты будешь? Если письмо застанет тебя в Москве — черкни скоренько, что и как. В конце этого месяца выеду в Москву.
Хочется видеть тебя. Будь здорова. Жму лапку. Прочтешь письмо,— улыбнись мне, Эммушка! Михаил».

— Я помню, — продолжает рассказывать актриса, — он однажды сказал мне: «У тебя на шее такие же завитки волос, как у моей Аксиньи», а в другой раз заявил мне и Абрикосову: «Вы, черти,
ходите у меня перед глазами!»

Шолохов мечтал продолжить книгу и, приехав в Москву, читал актерам в гостинице только что написанные главы и фрагменты романа.

— Я заплакала, — вспоминает Эмма Владимировна, — узнав, что моя Аксинья утонула, идя по тонкому льду, и стала просить Шолохова придумать ей смерть полегче.

А уже следующий фильм по «Тихому Дону» предполагалось снять как раз вместе с фирмой «Дерусса», но после прихода Гитлера к власти замысел так и остался замыслом. Однако карьера продолжалась.

Бернштейн А. Свет далекой звезды // Экран и сцена. 1990. 8 марта.