Начали съемку в полдень, и продолжалась она восемнадцать часов. Снимали финальные сцены «Бухты смерти». С раннего утра на фабрике качали воду. Маленькое ателье превратили в Содом. У правой стены выстроили коридор (корабельный), его обшили железом и старательно законопатили. В углу — трап с предательски-шатающимися перилами. В стороне — отдельная каюта, сделанная добросовестно и фундаментально, даже пол покрашен и коврик лежит.

Покуда снимают сухие сцены. Двое солдат подхватывают женщину (Е. П. Карташеву) и волокут ее в каюту. Третий солдат ест баранку, ухмыляется и спрашивает:

— Что это за баба?

Ему нужно съесть не более четверти баранки, но он съел уже штук пять, так как «не выходит» и делаются повторные снимки.

Сейчас принесут крыс, назначение которых — бежать с тонущего корабля.

Крыс купили белых и приходится их красить. Они не хотят и прокусывают реквизитору перчатки и пальцы. Бежать они тоже не хотят — их ослепили юпитера, и они испуганно застыли на месте. На них кричат, их бьют по заду, бросают — никакого впечатления. Трудно, очевидно, работать бесплатно. Но хлебные крохи помогают, и вымазанные крысы бегут. Аппарат стучит, и крысы готовы.

Тогда выходит полуголый кочегар, режиссер Роом расписывает ему грудь и спину углем, и он орет, как оглашенный.

— Там взрыв! взрыв! Спасайтесь!

Солдаты бегут, крик, шум — паника.

Здесь кончаются сухие сцены, и начинается мокрое дело.
В коридор накачивают воду. Режиссер выстраивает «водников», их десять человек, среди них опытные актеры, которые играют не в меру. Приходится останавливать их все время.

— Не переигрывайте. Это не опера.

Некоторые статисты бросаются в воду охотно. Усердствует Сенька-Вырви-Глаз, недоросль типа беспризорных. Он с удовольствием купается в этой холодной луже и сияет, когда разоренный Роом кричит последним криком:

— Сенька, не так, бросайся еще раз!

В конце коридора рабочий делает волну. Юпитера раскаляются, падает уголек, вода шипит — картина получается эффектная.

Пожарные продолжают качать воду. Рукав ветхий, и машина, присланная из Кропоткинского депо, не пахнет современностью.

— В стиле Иоанна Грозного, — издевается над насосом механик.

Воду подогревают паром, она мутнеет и грязнеет, рано для купанья: все еще холодновато. Мокрые статисты не замечают уже холода, они ублажают себя некоторой порцией коньяка. Сенька же потому и лезет в воду, что можно будет согреться еще одной рюмкой.

Артистка Карташева забилась в угол каюты. На ней разодрана кофта, сейчас она в бесчувственном состоянии, волосы распушены, и в глазах застыл стеклянный ужас. Белогвардейцы, вероятно, поиздевались над ней вдоволь. Сейчас она будет тонуть, и ее спасет герой Раздольный, взорвавший вражеское судно.

А Раздольный — артист Ярославцев — сушит свою бороду у юпитера. Он подмочил ее, она расхлесталась и грозит обрывом. Юпитер сушит мгновенно.

— Ярославцев, — кричит Роом, — отойдите от юпитера, вы сейчас сгорите вместе с бородой.

Артистка Карташева спит. Роом бегает вокруг нее, как домашний врач.

Рука ее падает в воду, и она с ужасом просыпается и видит, что каюта затоплена. Она бросается к двери, распахивает ее, и помощник режиссера выливает на нее бочку воды. Это значит, что пароход идет ко дну.

— Желтый свет, — жалуется оператор Славянский и останавливает аппарат.

Артистка Карташева возвращается назад, снова засыпает и просыпается, делает стеклянные глаза и снова бросается к двери. Безжалостный помреж выливает на бедную мученицу еще одну бочку воды.

Режиссер находит, что сцену надо повторить, и на Карташеву опрокидывают третью бочку.

Все ждут с нетерпением.

— Когда же он спасет ее, наконец?

Тогда можно будет пойти домой. Подмоченные актеры переоденутся и легкий грузовичок развезет нас всех по квартирам.

Гехт С. Мокрое дело // Советский экран. 1925. № 36.