Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Нефть показана великолепно
Вступительное слово И. С. Гроссмана-Рощина на заседании методического сектора НИКФИ

Давайте, товарищи, ликвидировать в основе порочный «максимализм». А этот «максимализм» гласит так: «Ну, что собою представляет фильма „Двадцать шесть комиссаров“? Ведь здесь в лучшем случае только повторение пройденного, нет нового качества в области мастерства. О чем же тогда разговаривать!»

Нет, дорогие товарищи, так не годится. Если мы будем сидеть у киноморя и ждать «золотой рыбки» шедевров, то мы массы не воспитаем и задержим появление шедевров, спугнем «золотую рыбку». Разве творческое использование уже достигнутого так-таки для нас безразлично? В фильме «Двадцать шесть комиссаров» есть художественно выраженная идея, а значит есть элементы нового. ‹…›

Что я считаю центральным, основным в фильме «Двадцать шесть комиссаров»? Первое — дана мыслящая масса… Скажите, товарищи псевдомаксималисты, много ли у нас фильм, в которых героем была бы мыслящая масса? Какая разница между массой и толпой? Толпа характеризуется одержимостью аффектами и угасанием сознания, пролетарская масса характеризуется возрастанием сознания и концентрацией воли; страсти не отмирают, а служат как бы сознанию и воле. Второй момент. Тов. Шенгелая исключительно усложнил процесс творчества: он дает массу не в тот момент, когда масса идет на штурм вражеских классовых твердынь. Нет, он дает массу в момент снижения сознания, когда бакинский пролетариат ошибочно устанавливает национальное единство. Но Шенгелая показывает, как это национальное единство превращается в миф, легенду и что в недрах этого национального единства зреет и крепнет пролетарская воля и пролетарское сознание, которое похоронит мнимое национальное единство и реальную диктатуру буржуазия. ‹…›

Вспомните: ждут приближения Шаумяна. Шаумян приближается. Масса поворачивает лицо в направлении вождя. Момент строжайшей напряженности. Здесь не только эмоциональное напряжение. Работает мысль пролетариата. В каждом мускуле, в каждом повороте плеча, в каждом движении вы видите, осознаете огромную классовую думу. ‹…› Поворот голов, напряжение спин, напряжение мышц — все это дано не в мертвой абстрактной отвлеченности аллегорической скульптуры. Все конкретно и предельно осмысленно.

Второй момент. Эсер Дашнак, который портретно дан так, что и противники фильмы признают портрет превосходным, этот 
(пока еще елейный предатель, а в грядущем — гнусный убийца) типчик крикнул Шаумяну: «предатель!» И вот момент, заслуживающий нашего пристального внимания. Что происходит? Рабочий медленно, напряженно медленно подходит к эсеру, кладет руку на плечо и тихо спрашивает, точно ли Дашнак назвал вождя большевиков предателем? Медленно, скорбно, как бы придавленный ношей тяжелых дум, возвращается рабочий на свое место и невероятно сосредоточенно говорит: «Нет, Шаумян не предатель, Шаумян не виноват, у него нет амуниции, нет пуль».

Рабочий как будто бы отмежевывается от одного эсера,
но на деле он примыкает к платформе эсеров. Более хитрый
из них так и говорит: «Я не против большевиков, но что же делать, если нет хлеба, нет провианта». Вышло, что пролетарий сомкнулся с социал-предателями. Мыслящая масса дана не как толпа, но заслуживает внимания и показ «отдельного» рабочего.
Разве этот рабочий не выражает дум и чаяний массы? Разве здесь есть намек на разрыв «личности» и класса? Что же, этот рабочий только безликий делегат? Ничего подобного. Этот рабочий — не лишенный качества атом: у рабочего свое лицо, своя походка, своя манера, своя внутренняя жизнь…

Третий момент — сцена голосования. Казалось бы, здесь все так ясно, просто и «банально», что и говорить не о чем, однако в этом голосовании сосредоточен узел замысла. Голосует за приглашение англичан буржуазия, голосует радостно, весело, ибо утверждается ее диктатура. Голосует пролетариат, но какой мрак, какое черное раздумье, какое смутное предчувствие, что это голосование — преступление перед своим классом. Уже здесь чуется недовольство масс своим поведением, сознание, но смутное, что они идут не туда и не так, как этого требует классовый разум.

Радуется буржуа: утверждена его диктатура. Но буржуа не видит, что колыбель его диктатуры в то же время и могила «национального единства»… ‹…›

Переходим к главному персонажу, к агитатору и вождю эсеров. И по поводу этого образа слышались крики, упреки: «Нет живого человека — это гротеск, пустая схема». Давайте проследим образ
шаг за шагом. Его тактика: не упрекать сеймов, а прикрыться полусочувствием, дабы выиграть доверие рабочих. ‹…› Он не стоит на кафедре, эсерик находится в гуще масс. Момент чрезвычайно замечательный: эсерик старается быть физически ближе именно потому, что он социально дальше. ‹…› Обратите внимание на жестикуляцию: развязная, наглая, как будто бы не совпадающая со смысловой нагрузкой речи. Но это не моральная характеристика. Размашистая жестикуляция не раскрывает, а скрывает внутренний смысл слов. Шенгелая чудесно и многопланно использовал это несоответствие слова и жеста: художник обнажил социальную опустошенность и бессилие. И вот еще один момент: эсер бежит и остается на мгновение одиноко прислоненным к стене. Огромная стена, и — на секунду — эсерик один около стены, как проклятый. Если вы сравните момент физического сближения с массой и реальную отдаленность от массы и заметите момент одиночества у стены, вы поймете, как целостно образ дан, как все бьет в одну точку. Еще — костюм: чрезмерно широкий, как будто это тело случайно попало в эту одежду и эта одежда как бы случайно равнодушно и даже нехотя висит именно на этом теле. И через эту деталь дается вам и разлад, неслаженность. ‹…›

Я отрицаю схематичность образа эсера. Если вы не заметили специфику этого образа, то это вина вашего глаза, дефективность вашего неконкретного внимания, ведущего к работе мнемоникой.

О пейзаже. Нефть показана великолепно. Этот кадр вызывает заслуженно аплодисменты. Наивные люди спрашивают: почему Шенгелая «вымазал» рабочих нефтью? Курьезное заблуждение. Помните ли изречение одного из министров Николая в думе: нефть — вещество темное и липкое! Идет борьба за нефть.
Нефть показана в фильме как будто бы эстетически, нефть как будто бы существо беспартийное… Шенгелая использует и раскраску, чтобы косвенно ответить на вопрос: кто хозяин
этой нефти? Эта самоцель, не символ, не аллегория,
не случайная профессиональная черта, это один из мощных моментов и приемов — показать подлинного хозяина нефти.

Сцена расстрела. Разрешите обратить внимание только на пейзаж. ‹…› Как пейзаж дан здесь? По линии наличия равнодушия и снятия того равнодушия интенсивностью события. Природа дана эстетически. Белый песок кругом. Все так красиво и даже изящно. Но я утверждаю: после подлого убийства у зрителя исчезает пейзаж как самодовлеющая эстетическая величина. Я убежден, что если мы сделаем опрос зрителей, они скажут, что весь пейзаж как бы проникнут негодованием и отвращением к подлому убийству.
Это снятие равнодушной природы и заполнение осознанным гневом сделано превосходно.

Перехожу к анализу недостатков фильмы. Основной недостаток — чрезмерная геометричность, отсутствие динамики. Иногда кажется, что автор забывает о роли «случайности», как ответвления необходимости, и быть может частично впадает в детерминизм механистический.

Очень плохи надписи, их надо бы исправить. Они грузны, неубедительны.

Шенгелая не умеет работать так называемыми разрывными ассоциациями. Он чересчур дидактичен, чересчур подробно объясняет, объясняет назойливо и ненужно. Пример. Нужна ли такая надпись: «Погиб такой-то — мозг пролетариата, погиб такой-то — сердце пролетариата». Нужно ли это?

Нет. Зритель уже чувствует, скорбит, негодует, а это назойливое напоминание разжижает впечатление. ‹…›

Не удалась Шенгелаю сцена с продовольственными неурядицами, специально сцена с мукой. Пожалуй, эта сцена и политически неправильна. Здесь-то нужно было глубоко, широко и тонко раскрыть воздействие подполья. Правда, фигурирует агитатор. Но вы его почти не чувствуете. История с мукой выдвинута на первый план искусственно и делается чуть ли не первопричиной. Надо ли было показать ложь обещаний интервентов? — Обязательно. Но именно этой сцене надо было выдвинуть, спрессовать рост классового самосознания под влиянием подполья. Мудрость художника заключается в том, чтобы знать четко, что данный объект может дать для идеи фильмы, и не дать объекту непосильной нагрузки. ‹…›

Я недоволен концовкой. Я за жизнерадостную концовку.
Но концовка в этой картине сделана как-то ненужно обстоятельно. Она плакатна. Шенгелая не понимает простой вещи: не всегда подробно показать значит идейно углубленно сказать. Поэзия знает «пропуски», и в этих пропусках часто огромное содержание. Музыка знает паузы. ‹…› Шенгелая не знает этой «тайны» подлинного искусства. Он дает все обстоятельно и разжижает идею. Ведь что важно в концовке? — Неизбежность исторической победы на основе массовой активности. У Шенгелая внешне обстоятельный показ хода вещей грабит внутреннюю логику идеи.

Какую же надо было дать концовку? Это дело художника.
Но я лично пошел бы на такой рискованный прием.
Я бы немедленно перенес действие в 1928 год (фильма печаталась в 1928 году). Дал бы серый, неяркий день. Дождик. Это необязательно звучит чересчур по-чеховски, но такой вяло-бесхарактерный ветерок, пожалуй, не мешает… Я дал бы архитрудный советский день. В преодолении этих трудностей участвовал бы один, но только один из бакинских пролетариев, заблуждавшихся и боровшихся с интервенцией в 1919 году. Но я дал бы трудности так, что зритель чувствовал бы, что этот трудный день будет ступенью к дальнейшему творчеству, ибо зритель сам себе скажет: «мы в 1919 году преодолели не такие бедствия». Никаких плакатных надписей, никаких напоминаний извне! И этот серый архитрудный день лучше пышных лозунгов и назойливых надписей показал бы, что может сделать пролетариат, если он идет по линии активной исторической необходимости и втаптывает в грязь эсеровскую благоразумненькую, трезвенькую «бентамовскую» арифметику. Такую концовку я бы считал мобилизующей. ‹…› Концовка же Шенгелая для меня неприемлема.

 

Гроссман-Рощин И. Двадцать шесть комиссаров // Советское кино. 1933. № 3–4.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera