Любовь Элисо и Важиа заняла в сценарии и в фильме подчиненное место; отошли в тень и мешающие этой любви религиозные предрассудки (Элисо — мусульманка, Важиа — христианин). Зато было подчеркнуто единение людей угнетенных наций: хевсур приходит на помощь чеченцам.
На первый план выступила народная трагедия — страдания мужественных, но бессильных в данных условиях горцев, лишаемых родины. Главным героем фильма стал народ, жители чеченского аула Верди. Образ народа постепенно вырастал из показа главных действующих лиц, групп людей, многочисленных эпизодических персонажей, выделяемых из массы. Непосредственные и страстные горцы в своем свободолюбии проявляют подлинное мужество, внутреннюю силу и сплоченность. Они оказывают пассивное сопротивление своим угнетателям; народ, изгоняемый из родного аула, подвергаемый бесконечным оскорблениям и мучениям, внешне подчиняется врагу, но внутренне остается непокоренным. ‹…›
Близость сценария «Элисо» к пьесам Третьякова сказывается в лаконизме диалога (надписей), в умении простыми и сильными приемами создать острую напряженность действия, захватывающую зрителей, особенно в узловых моментах. Сдержанная страстность, отличающая творчество Третьякова, открытый, пламенный темперамент Шенгелая наложили свой отпечаток на сценарий и на фильм «Элисо».
Сюжет повести в целом был сохранен, но осмыслен
В «Элисо» не было условного «ориентального материала», осуждавшегося Третьяковым, — той экзотики, которой окрашены многие более ранние грузинские фильмы. Ее заменила жестокая правда: трудный и суровый быт горцев, их полная драматизма и неизбывных страданий жизнь под гнетом приспешников самодержавия. Картины издевательств над простыми и благородными людьми контрастно оттенялись воплощенной на экране вечной красотой величественных вершин Кавказа.
Фильм захватывал зрителя глубоким знанием психологии людей, романтической одухотворенностью, неотделимой от реалистического изображения действительности, новым кинематографическим языком, стройной композицией, могучим ритмом, драматическим накалом.
Очень сильна сцена массовой паники, охватившей переселенцев в пути, и ее преодоления. Смерть больной женщины, не выдержавшей перехода, и вид горящего родного аула вызвали у людей, павших духом, взрыв отчаяния. Чтобы перебороть это отчаяние, грозящее гибельными последствиями, старшина аула Астамир начинает танцевать лезгинку. Сперва люди огорошены, но постепенно они втягиваются в танец… Изменившийся монтажный ритм придает действию стремительность и упругость. ‹…›
В фильме были новаторски построенные массовые сцены. Динамичной композицией групп и отдельных фигур, их движениями, сменой ритмов режиссер создавал могучий образ народного коллектива. Здесь проявились в первую очередь мастерство Шенгелая и поэтические истоки его творчества. Но вместе с тем очевидно, что на него благотворно влияли некоторые предшествующие достижения советского искусства. ‹…›
Советская печать единодушно приветствовала фильм, хотя и высказывала некоторые замечания в его адрес.
«Картина „Элисо“, — писал известный критик Николай Волков, — блестящий пример того, как много может сделать наша кинематография, когда она вместо надоевших штампов и приемов сумеет
Картина „Элисо“ выдвигает в первые ряды доселе неизвестного режиссера Н. Шенгелая и заставляет с нетерпением ждать его дальнейших работ»[1].
После просмотра «Элисо» в Центральном совете Общества друзей советской кинематографии единогласно была принята резолюция, в которой, в частности, говорилось:
«В работе режиссера Шенгелая собрание отмечает: 1) общую конструкцию картины — цельность и выдержанный стиль, строго подчиняющий и объединяющий отдельные частные моменты;
2) прекрасный, порою блестящий монтаж, с тонким учетом ритма отдельных частей и моментов нарастающего драматизма;
3) выразительный кинематографический язык картины»[2].
На другом обсуждении «Элисо» выступил В. Пудовкин.
«Появление Шенгелая в советской кинематографии — прекрасное и значительное событие, — сказал он. — В прошлом году показал себя и свою работу украинец Довженко, теперь новая настоящая сила заявляет о себе из Грузии. У обоих замечательное будущее»[3].
Мы знаем, что эти слова блистательно подтвердились.
Год спустя фильм «Элисо» демонстрировался
«Эта картина экрана, — писал он, — вся пронизана льдистыми ветерками, несущимися с гор Кавказского хребта… Фактическое, близкое, детальное изучение материала: бытового, исторического, локального явилось причиной необычайной цельности этой картины… Сюжет ясен, как очертания скалистых срывов дальних гор. Картина поставлена вся уроженцами Кавказа. Эта грузинская культура теперь привезена к нам
Февральский А., Ратиани И. Взлет // Искусство кино. 1984. № 1.