Внешне Фарбер из фильма близок тому, каким он описан в повести (повествование Некрасов ведет от лица Керженцева, главного героя): «усталый, всегда рассеянно-безразличный. Смотрит в одну точку, поблескивает толстыми стеклами очков. Глаза от бессонницы опухли. Щеки, и без того худые, еще больше ввалились. ‹…›
О чем он думает сейчас?.. Иногда мне кажется, что даже смерть его не пугает, — с таким отсутствующим, скучающим видом покуривает он под бомбёжкой». Фарбер не умеет плавать, ездить на велосипеде, ругаться матом — странный парень. Но вот однажды, звездной ночью на передовой, он, разговорившись с Керженцевым, открывается как человек думающий и совестливый. Это происходит далеко не сразу, и актеру интересно было двигать образ от непонятного, закрытого,
к понятному, по-человечески сильному. Но в фильме такого диапазона нет. Характер намечен, но развить его возможности
не было.

Хотя режиссер и актеры опасались, что «Солдаты» (или «Окопы», как их называла группа) положат на полку, этого не случилось: фильм посмотрел маршал Жуков и похвалил.

Когда картина вышла в прокат, ее сравнивали с «Севастопольскими рассказами» Льва Толстого, а Фарбера — с героем Отечественной войны 1812 года капитаном Тушиным (Соловьева И., Шитова В. Иннокентий Смоктуновский. Актеры советского кино. Вып. 2.
М., 1966. С. 225). Война здесь будничная, героизм повседневный,
и Фарбер, по сути, никакого военного подвига не совершает.
Его подвиг - штатский, как и он сам. Он осмеливается спорить со старшим по званию, обвинять его, капитана Абросимова, в смерти бойцов, погибших зря: капитан струсил и свалил на погибших свою вину. Говорит он горячо, страстно. Видно, что остальные согласны
с ним, хотя молчат.

За Тушина заступился князь Андрей Болконский. За Фарбера заступиться некому. Сцена общего собрания — пик роли.
Всё остальное — детали. Незабываемы очечки, которые он то и дело поправляет на носу. (Эту выразительную деталь с разбитыми стеклами очков актер придумал сам). Неуклюжая поступь в тяжелых сапогах. Длинная шинель, которая ему велика. Манера идти в атаку каким-то своим способом, боком.

Ему двадцать восемь лет. Штатский, он сам выбрал место на войне: не переводчиком в штабе, а солдатом на Волге.

Смоктуновскому в это время было уже тридцать. Он, конечно, помнил, что такое война. У всех фронтовиков память была свежа, это давало возможность менять что-то в тексте (тем более, что Некрасов присутствовал на съемках). Менять по мелочам, но мелочам существенным, приближающим кино к реальности. Правда, мешало то, что режиссер (тоже, к слову сказать, фронтовик) призывал «играть», актер же хотел «быть». Когда удавалось настоять на своем и получалось настоящее, все этому радовались.

Знакомство Смоктуновского с Некрасовым (когда-то начинавшим как актер) переросло в братские отношения. Из тех, какие возникали на фронте.

Такой человек, как Фарбер, понадобился не одному актёру, не режиссёру даже — а жизни. Незаметный Фарбер был схвачен в кульминационный момент значения такого характера для общества. Ведь в фильме есть другие интеллигенты, бойцы-коммунисты, есть трибунал, в конце концов. Они и так дали отпор командиру-шкурнику.

Но то, что сделал Фарбер, недотепа, беспартийный, всегда вежливый и тихий, резко бросающий в лицо Абросимову «это вы струсили», —политическая злоба дня.

Хроникальность, которая нравилась Смоктуновскому, состояла в том, что у Фарбера никакого специального сюжета, как и судьбы,
в фильме не было. Ну, были минуты отдыха, когда Фарбер слушал Чайковского, когда говорил о Ленинграде, когда над ним посмеивались сослуживцы. Кусками сделанный фильм, смонтированный из эпизодов разного качества, местами притягивал к себе, и эти места принадлежали Фарберу.

Всё в этом Фарбере было органично, но лучше всего — голос. Слабого, «глухого» (так оценивал свой голос Смоктуновский)
как не бывало. Наоборот — голос Фарбера звонкий и мягкий.
Человек волнуется, человек деликатен и грозен. Всё это слышалось не меньше, чем виделось. Голос Фарбера за кадром раздавался раньше, чем он сам появлялся на экране. В прелестной, волнующей неровности тембра угадывались дыхание, чувство, темперамент.
В голосе была звонкость, были трепет и благородство.

Что еще связано с Фарбером?

Олег Борисов в своих посмертно изданных дневниковых записях «Без знаков препинания» (М., 2002) рассказывает о знакомстве с Виктором Некрасовым и о том, как писатель давал ему прочесть
«В окопах Сталинграда», разыгрывал сцены из повести, где Борисов был Фарбером, а сам Некрасов — Керженцевым. И о том, что первоначально фильм собирался ставить Владимир Венгеров. Венгерову Некрасов собирался представить свой вариант Фарбера —Борисова, при этом на роль Митясова планировался, но не был утвержден Смоктуновский.

Бывают странные сближения. В 1967 году Смоктуновский получил письмо из Курской области. Писала женщина, в девичестве носившая фамилию Фарбер. Она случайно увидела отрывки из «Солдат» по телевизору и остолбенела: у нее был единственный брат, который ушел на фронт в первые дни войны, от него не пришло ни одной весточки. «Удивительно — мой брат также носил очки, небольшого роста и не только по характеру, но и внешне образ, созданный вами, так похож на брата».

Другая зрительница сразу после выхода фильма на экраны откликнулась так: вижу в вас большое будущее, «только боюсь, что в связи с нашими внутригосударственными событиями вашу картину „В окопах Сталинграда“ снимут и будут очень долго переделывать. Хорошо бы, если бы мои предположения не оправдались».

Горфункель Е. Гений Смоктуновского. М.: Navona, 2015.