Мы, наше поколение, не жили тогда, но кажется, будто кровно знакомы нам и суета военных переездов, и эти такие бедные, старые вагоны, и скученные, завешанные ватниками и платками коммунальные коридоры эвакуации, и нависшие балконы-галереи над пустыми настороженными улицами Ташкента. Таковы «декорации» фильма, таков фон, на котором проходит вереница живых лиц, живых судеб, как бы стягивающихся к Лопатину: случайный попутчик, лётчик-капитан, выплёскивающий горе своей испепелённой души (А. Петренко): воплощенное ожидание — смешная, нелепая женщина с часами, жена фронтовика (Л. Ахеджакова), и её не по-детски серьёзный сынишка; потерявшаяся в горе молодая вдова погибшего однополчанина (Е. Васильева). На митинге поднимают на руки двух ударников — мальчишек, которые учились бы едва-едва в младших классах. А рядом женский духовой оркестр в несколько инструментов выводит мелодию, которая стала гимном священной народной войны. Литератор, писатель на войне... Раньше всего в наше воображение запали удалые журналисты, что у того же Константина Симонова в стихах и в знаменитой песне «с лейкой и с блокнотом, а то и с пулемётом» прошли сквозь огонь и стужу. Здесь же, в фильме, совсем иной, «негероический» герой. Да, у Лопатина боевые заслуги и нашивки за ранения, а в немногих фронтовых сценах мы видим его опытным солдатом. Но свет и сила этого характера есть человечность, простота. «Простой человек» — так говорят в народе, желая похвалить за ум, такт, душевную интеллигентность. И не случайно людям хочется открыться перед этим молчаливым, мешковатым, усталым воином, выложить ему то, что на сердце. Лопатин не даёт советов, он даже не кивает участливо головой, он как-то очень хорошо и внимательно слушает, будто знает нечто важное, или уверен в чём-то главном. На заводском митинге, когда сотни усталых лиц обращены к нему, который был под самим Сталинградом, в ожидании каких-то особенных слов, — он говорит всем знакомое: «Победа будет за нами. Они думали — за ними, а будет — за нами». И лозунг звучит так твёрдо, что ему нельзя не поверить, ибо это весть с фронта.

Печальная дума — словно тяжесть памяти в глазах Лопахина. Но однажды мы видим его иным. Он смеётся заразительно, по-мальчишески задорно размахивает руками, что-то сам весело рассказывает за завтраком у Нины Николаевны, женщины, непредвиденная встреча с которой рождает предчувствие счастья: о нём Лопатин будет мечтать на фронте, укрываясь от снарядов. И в чистоте, доброте любви, в лирических сценах душа героя распахивается перед нами.

Думается, обаяние фильма именно в том, что военное время, при всей документальной достоверности, воссоздано как бы сквозь дымку лет, с ностальгией по юности отцов. Поэтому, может быть, так щемяще грустно слышать на встрече далёкого 43-го года танго «Дождь идёт» или фокстрот «Инес» — нехитрые напевы патефона, и видеть грубые шнурованные ботинки танцующих, и косы, сложенные «корзиночкой» по тогдашней моде, и чудом уцелевшую маленькую муфту, — трогательные детали перепутанного военного быта.

Кадры фильма — словно бы воскрешённые мгновения давно ушедшего: вот бежит и неуклюже падает, поднимается и снова бежит мать навстречу сыну, вернувшемуся живым; вот парень рассказывает о бое, в котором участвовал, так же увлечённо, как мальчишки пересказывают интересное кино; а вот девушка с тугими косичками, вырвавшись из толпы провожающих, преследует поезд с новобранцами, набирающий скорость, а на лице её остановилась серьёзность не по годам.

Мы привыкли к цветному кино, но картины военных лет были чёрно-белыми, их смотрели герои «Двадцати дней без войны», а рядом на эвакуированных неустроенных киностудиях эти картины снимались. Это тоже мир военных лет, поэтому неслучайно Алексей Герман и оператор Валерий Федосов избрали чёрно-белую ленту. Но здесь не возврат к прошлому. Современная киноплёнка «Свема» в их руках даёт большое разнообразие оттенков, нюансов, тонов и полутонов. Как выразительны на экране резко очернённые, с размахом крыльев, словно стрекозы, самолёты, и предрассветные сумерки за вагонным окном, и табун вороных и белых коней, выплывающий из тумана, и серебристый с чёрным, подобный восточный чеканке, снег среднеазиатской зимы. Мастерская и точная форма картины соответствует её основному настроению. Этому мужественному тону элегии, полной любви к поколению родителей, непреходящей печали о тех, кто не вернулся, и бесконечного уважения их великому подвигу.

Зоркая Н. С памятью и любовью // Литературная Россия. 1977. № 26.