Сегодняшние сорокалетние не застали войну даже детьми. И я не был уверен, сумеют ли они правдиво рассказать о событиях, ими не пережитых. Потому и отнесся весьма прохладно к предложению режиссера Алексея Германа сниматься в его фильме «Двадцать дней без войны». Повесть Симонова, прочитанную, как только она была напечатана, я очень любил. И сомневался: справится ли молодой человек с не пережитой им военной действительностью.

Уже на пробах режиссер потряс меня продуманной тщательностью в отборе деталей, которым вкупе предстояло воссоздать атмосферу времени. Выискивали и приобретали предметы обихода тех лет — все, вплоть до авторучек. Прежде всего правда: костюмов, декораций и, конечно же, внутреннего мира человека, его переживаний, склада мыслей, психологии. В архиве авторы картины перебрали тысячи фотографий времен войны. Этими увеличенными фотографиями были завешаны от пола до потолка комнаты съемочной группы. Мы жили среди лиц того времени, рассматривали улицы, дома, прохожих, солдат и офицеров во фронтовой обстановке. Так мы погружались в атмосферу тех лет. Достоверности ради Алексей Герман шел даже на сознательные потери. Например, кажущаяся нарочитой небрежность в звуковоспроизведении. Словно ты, зритель, невольно подслушал разговор. Именно так снимался один из лучших эпизодов фильма — рассказ летчика (его играл Алексей Петренко), прерываемый и заглушаемый скрежетом вагона. Для этой сцены был специально найден вагон военного времени, который перегнали на съемки в Ташкент.

Временами мне казалось, что режиссер излишне требователен, даже жесток к актерам. Съемки проходили в крайне тяжелых условиях. К примеру, эпизод первой встречи Лопатина с Ниной снимался в поезде. Редкой для Средней Азии суровой морозной ночью мы курсировали в дребезжащем вагоне между Ташкентом и Джамбулом. Перед самой съемкой режиссер выбил в вагоне стекла. И мы с Гурченко посиневшими от холода губами с трудом проговаривали свой текст. В ту ночь я проклинал режиссера, ненавидел его, называл тираном. Лишь позже убедился, насколько он был прав. Разве получилась бы первая встреча Лопатина с Ниной, снимай мы ее в теплом московском павильоне? Почувствовали бы мы ту суровую ташкентскую зиму сорок второго года?..

Там же в Ташкенте мы снимали выступление Лопатина в цехе. Массовка — рабочие завода, и среди них те, кто трудился на этом заводе во время войны еще подростком. Не забуду слез этих людей, говоривших нам, что тогда, в то время, все было точно так.

То же почувствовал и я сам, когда мы снимали самый простой, проходной эпизод — возвращение Лопатина после двадцати дней «без войны» на фронт. Обстрел. Не знаю, где увидел, где «вычитал» молодой режиссер приметы фронтовой обстановки. Реальность, подлинность происходящего были поразительны. Когда я трясся в разбитой полуторке того времени в шинели и с полевой сумкой, я ощутил себя на настоящей прифронтовой полосе у переднего края. Вокруг рвались снаряды. И мне было по-настоящему страшно.

К этому времени уже все студии страны снимали на цветной пленке. Герман для полного ощущения документальности, подлинности происходящего решил снимать на черно-белой. Он сказал: «Война не имеет красок. Война — черная». И это было правдой.

Никулин Ю. Незабываемые ленты // Искусство кино. 1985. № 2.