Передо мной стояла задача сыграть ученого, крупного физика, лауреата Нобелевской премии. Сценарий, написанный К. Лопушанским, В. Рыбаковым и Б. Стругацким, вначале был
лишь предположением фильма и назывался «На исходе ночи». Говорилось, что это будет фильм об атомной войне, об атомной зиме — у него было очень много параметров и вариантов, когда он запускался в производство. И не очень ясно было, каким же он будет в результате. Собственно говоря, и не могло быть до конца ясно — предстояло исследование. Есть романы и рассказы, которые нельзя придумать, а можно только написать; есть фильмы, которые рождаются только в процессе съемок, — особенно такой фильм, который был задуман К. Лопушанским. В самом замысле была заложена необходимость исследования, поиска. Это всегда
сложный путь, но он все-таки наиболее плодотворен.
Естественно, что сюжет об атомной войне всегда относили к жанру научной фантастики. Договариваясь с режиссером о жанровом решении будущего фильма, мы сошлись во мнении: о какой же фантастике может идти речь, когда уже есть программа СОИ? ‹…› Так вот, размышляя о жанре будущего фильма, мы пришли к выводу, что его можно назвать лишь научно-гипотетическим.
А потом научность стала отходить на второй план: мы поняли, что художественная гипотеза ничуть не уступает научной, да и вряд ли наука и искусство противостоят друг другу — и то, и другое сориентировано на реальность, что правдиво, то и научно.
Снимая фильм, мы не могли бы придумать ни той бомбы, ни спасения от нее, то есть тех реалий, которые предполагает жанр научной фантастики. Нам предстояло решить вопрос духовно-философский: оценить атомную катастрофу с позиций всего человечества — с позиций планетарного сознания.
Не скрою, в начале работы над фильмом и потом, когда мы искали оптимальные варианты, казалось необходимым «найти виновных» и разоблачить их, заклеймить перед человечеством на веки вечные — и это в данном случае была бы психология людей, живущих в мире без войны. Но постепенно, шаг за шагом страшная, чудовищная война становилась для всех нас реальностью. День за днем мы погружались в эту реальность конца света, в его быт, в его будни. Мог ли иначе я вжиться в образ Ларсена, отыскать его живую плоть? Мне страшно сегодня даже думать об этом, но можете мне поверить, я был там и видел все своими глазами. Я могу свидетельствовать как очевидец: оттуда нет возврата. И когда мы это ощутили всем своим существом, всей душой и плотью, то пришли к неожиданному, чрезвычайно взволновавшему нас выводу: обращаясь к миру, пора говорить «Мы» — «Мы все находимся перед лицом собственной гибели; мы все окажемся одинаково виноваты, правые и неправые, высокие и низкие — все!»
Роль Ларсена бедна по своей драматургии. Почти весь фильм мой герой молчит и думает. Действуют другие персонажи: они спорят, стреляются, гибнут, бегут, и только Ларсен переживает все молча, страдая может быть, больше, чем все. И прежде всего мне надо было понять: о чем он думает? Что он решает? Какой путь проходит маленькая звездочка человеческой души в вечном мраке космоса? Пришлось понять многое: и то, что человечество воистину находится на грани гибели, и то, что апокалиптическое сознание может затормозить инстинкт самосохранения и люди будут стремиться к гибели с тем же упорством, с каким они всегда стремились сохранить свою жизнь. Я понял, что это апокалиптическое сознание может оказаться лавинным и подчинить себе огромные массы.
Более того, я вдруг понял, что мы в своем большинстве не только не понимаем всей опасности, которая нависла над нами, но и не хотим понимать.
Когда отдельные фрагменты еще не готового фильма были показаны по ленинградскому телевидению, многие мои знакомые, люди неглупые, образованные и вполне гуманные, говорили мне:
«Зачем это? К чему такая чернуха? И без того страшно!» Я и сейчас слышу: «Не видел и не пойду!» Люди не хотят себя тревожить,
боятся дискомфорта, гонят от себя саму мысль о возможной войне. С одной стороны, это, кажется, можно понять: жизнь идет своим чередом, что толку понапрасну себя беспокоить. Но понапрасну ли? Боязнь взглянуть опасности в лицо пугает не меньше, чем сама опасность ядерной войны. Но как же можно прятаться от реальности? Ведь тогда надо поверить в то, что мы обречены. Но поверить в это, думаю, не только невозможно, но даже преступно, недопустимо...
Во всей сложности работы, в поисках самого существа решения роли помог вдруг Шекспир, а конкретно — Гамлет с его монологом
«Быть или не быть?». Я неожиданно понял, что и Гамлету, и моему Ларсену гораздо легче «Не быть!», нежели «Быть!». «Не быть» — это разом освободиться от всех страданий, от нечеловеческой муки, боли и страха. В то время как «Быть!» означает продолжать немыслимую борьбу, находить титаническое мужество для того, чтобы остаться человеком.
Остаться человеком стало смыслом всей роли, главной идеей Ларсена и обращением к зрителю. Остаться человеком перед
лицом гибели мира, всех близких, перед сознанием своей вины.
И тут особой темой стала вина Ларсена... Но и эта тема претерпела свою метаморфозу и получила развитие. Вначале казалось, что Ларсен должен быть человеком военно-промышленного комплекса, лично виновным в происшедшем. Но постепенно выяснилось, что это не главное. В вине Ларсена гораздо важнее было найти вину всего человечества, вину перед собой, перед будущим, перед детьми в первую очередь...
Тема детства как разрешение всей философской концепции проблемы мира сразу увлекла меня в сценарии. Дети всегда
были и продолжают оставаться для меня самой главной темой в современном искусстве. Ларсен и дети — тема, определившая для меня выбор роли, она же вела и меня, и режиссера к финалу фильма как ориентир, как далекий маяк и итог.
Остаться человеком — много это или мало? Я помню, как Борис Стругацкий, обсуждая с нами отснятый материал, первый обратил наше внимание на то, что это самое главное и вовсе «не мало». Остаться отцом, мужем, другом, товарищем, ученым и, естественно, чисто по-человечески позаботиться о малых и слабых в ситуации конца света — это очень много. Мы живем в мире, когда обстоятельства все более становятся важнее ценностей, особенно тех, которые касаются всего человеческого, духовного, сердечного. Дети в фильме — экзамен на человечность. Ларсен нашел в заботе о них не только смысл своего призрачного существования, он обрел отцовство. Обретение отцовства — одно из прозрений героя. Я нащупал эту тему еще пятнадцать лет назад, когда снимался в картине «Операция „С новым годом“» (ныне она вышла под названием «Проверка на дорогах») режиссера Алексея Германа. Играя героя совсем другой войны, я понял основную черту командира партизанского отряда Локоткова, бывшего участкового милиционера на селе — он нес в себе чисто народное корневое начало — чувство отцовской ответственности за своих бойцов, за их жизнь, за их совесть. И мне тогда хотелось, чтобы эта замечательная и все более редкая сегодня человеческая черта характера распространялась бы в Локоткове и дальше: не только на отряд, но и на всех людей, на всю страну, на всех. И когда в финале картины родились в импровизации слова: «Давай, давай, давай, сыночки! Давай, родненькие!» (сцена, когда Локотков с солдатами толкают застрявшую на дороге машину), — я почувствовал, что работа над ролью закончена.
Обретение Ларсеном чувства отцовства, ответственности — не только как убеждения, а как инстинкта — кажется мне принципиальным решением. Мы — мужчины — должны помнить о нашей ответственности за наших детей, за нашу землю, за весь род человеческий.
‹…› Не надо ждать взрыва настоящей бомбы, чтобы открыть для себя необходимость планетарного сознания. Как писал Адамович, давайте взорвем бомбу в своем сознании, в воображении. Работая над ролью Ларсена в фильме «Письма мертвого человека», я сделал это, и самая большая моя мечта — чтобы наш фильм помог взорвать атомную бомбу в сознании зрителей, особенно тех, кто сегодня решает судьбу человечества, надеясь, как выразился ученый А. Б. Мигдал, выступая по телевидению, «отсидеться в бункерах с искусственными соловьями и кондиционерами». Им в первую очередь адресованы наши письма, письма мертвого к живым. И когда меня спрашивают, куда же отправляются в фильме дети, ведь везде война, я не устаю отвечать: они идут к вам, к зрителю, к людям, правительствам и парламентам, они идут за спасением, они несут наши письма — письма мертвых к живым.
Быков Р. Письмо к живым // Юность. 1986. № 11.