Наша первая встреча с Эрастом Павловичем Гариным произошла в очень давние времена, и, несмотря на то, что она состоялась при посредничестве некоего Гулячкина — героя эрдмановской пьесы «Мандат», человека пренеприятного, о котором даже и сам автор не мог сообщить ничего хорошего, у меня были все основания считать, что мы познакомились при счастливейших обстоятельствах. Они были счастливыми хотя бы уже потому, что оба мы совершенно одинаково относились к обезумевшему от мнимого своего могущества герою комедии. Кроме того, Эраст Павлович не мог не быть счастлив в тот вечер, вечер блистательного его успеха, а главное — оба мы были тогда очень молоды, а этому обстоятельству, как известно, неизменно сопутствует оптимизм.
С удивительной отчетливостью сохранился у меня в памяти голый холодный зал самого популярного у молодежи тех лет Театра Мейерхольда, гибкая юношеская фигура Гарина и его голос, особенный гаринский голос, которому все мы, влюбленные в театр студенты, пытались подражать, забывая о том, что подражали при этом не Гарину, а Гулячкину.
Уже много времени спустя «тема Гарина» возникла в моем обиходе в восторженных рассказах о нем Юрия Павловича Германа. В его пьесе «Доктор Калюжный», в Ленинградском театре комедии, Гарин играл главную роль. Помню, как сердился на меня Юрий Павлович за то, что, вторя его увлеченным рассказам о Гарине, я беспрестанно возвращался к Гулячкину.
— Послушать тебя — так может показаться, что он вроде бы актер одной роли! — негодовал Герман. — А он — разный! Понимаешь? Разный! Он может любую роль сыграть. Он в «Ревизоре» мог бы не только Хлестакова, он Городничего мог бы сыграть! Можешь ты это понять?
Надо сказать, что в самом деле Гарин никогда не упрощал роль, кого бы он ни играл. В каждой проглядывал, просвечивал его собственный облик. Понял я это окончательно, когда увидел его Тараканова в «Музыкальной истории» — бесхитростной музыкальной комедии, сценарий которой мы написали с Евгением Петровым, даже и не помышляя о том, что Тараканову будет суждено стать в ней одним из главных персонажей. И именно Гарин помог нам понять, что глупые люди бывают до крайности разными и что, сочиняя и играя этих представителей рода человеческого, их никоим образом не следует упрощать.
Восторженная мания величия Гулячкина, возомнившего себя всемогущим, простодушная болтовня бессмертного в своей пустоте Хлестакова, перехитрившего, однако, целую компанию хитроумных проходимцев, надутая важность Тараканова в исполнении Гарина только внешне были чуть похожими. По существу же это все было совершенно разным, характеризовало несоизмеримо разных людей.
И сейчас, через много лет, вспоминая об этом, я могу засвидетельствовать, что без Гарина мы бы не справились со своим персонажем.
Сначала мы решили, что примечательность Тараканова должна состоять всего лишь в том, что он будет говорить несообразности, вкладывая в них свой, ему одному ведомый смысл. Мы еще не понимали тогда, что главная краска его характера в том, что он непоколебимо уверен в своем уме, превосходстве и неотразимой значительности. Что его суждения — не экспромты, неожиданные для него самого, а плоды долгих раздумий, тонко рассчитанные на то, чтобы произвести неизгладимое впечатление на даму, сердце которой он намерен покорить.
Додумывая Тараканова, мы с Петровым очень быстро поняли, как трудно сочинять дураков. Поняли это, когда уже поглядели на Гарина на репетициях фильма, и «перестроились на ходу». И результаты этой нашей с Гариным совместной деятельности, как говорится, не замедлили сказаться. Когда «Музыкальная история» вышла на экран, Гарин-Тараканов стал «властителем дум» любивших посмеяться зрителей, словечки, выражения Тараканова вошли в обиход и были «взяты на вооружение» присяжными остряками именно потому, что гаринский Тараканов был во много раз интереснее нашего и словно впечатывал в сознание и память зрителей свои изречения.
Увы, наше так счастливо начавшееся и так успешно продолжавшееся знакомство с Эрастом Павловичем не привело к частым встречам. Мы виделись только тогда, когда нас сводила судьба, и не делали никаких усилий, чтобы помочь ей нас подружить. И теперь, когда уже ничего не исправишь, я не могу себе этого простить.
Помню, как мы с Германом однажды побывали у Гариных в их квартирке в районе Зубовской площади, квартирке, чем-то похожей на студенческую. Помню, каким рассеянно-радушным хозяином оказался Эраст Павлович, как воодушевленные теперь уже не актерскими, а режиссерскими планами Гарин и Локшина рассказывали что-то фантастическое и явно неосуществимое о задуманной ими постановке какого-то сценария. Это была жажда работать — эта цель так часто оставалась не достигнутой.
Прошло много времени перед следующей нашей встречей с Эрастом Павловичем. И опять она произошла при посредничестве Гулячкина, на этот раз появившегося на сцене Театра киноактера в возобновленной постановке «Мандата».
Мне тогда показалось, что воскресить в первоначальном виде давнюю театральную постановку попросту невозможно: вероятно, для меня двадцатилетнего и шестидесятилетнего «розы пахли по-разному». Да и всякая копия оказывается слабее оригинала... Новый «Мандат», на мой взгляд, выглядел словно неясное, затуманенное временем воспоминание... И только Гулячкин, Гарин-Гулячкин, остался почти таким, каким я помнил его все эти годы.
Гарин вспомнил себя тогдашнего, юношу-актера 20-х годов, кумира рабфаковцев и студентов. Он воскресил себя — тогдашнего — каждой клеточкой своего тела, каждой модуляцией голоса, каждым еле заметным жестом.
Мне посчастливилось это увидеть. И даже в какой-то степени ощутить в себе самом гаринскую неувядаемость.
Мунблит Г. Дураков играть трудно // Ученик чародея: Книга об Эрасте Гарине / Сост., подгот. текст., коммент. А. Ю. Хржановского. М.: Издательский дом «Искусство», 2004.