... нам, естественно, хочется поразмышлять о герое Гарина вообще — о том собирательном, что ли, характере, который сложился из всех его работ... Сложился — не то слово. Скорее, отстоялся... Хочется понять его внутреннюю специфику. Нам представляется, что это несколько отстраненный характер, несколько обособленный, отчужденный от среды, как бы инородный в ней. И в этом смысле — условный.
— А я бы не стал усложнять этот вопрос... Такая условность, если вдуматься, очень элементарна. Когда драматург перечисляет действующих лиц, то уже тем самым отделяет кого-то от кого-то. Одни герои образуют то, что мы называем фоном, средой, атмосферой. Другие как бы выделяются автором, приподымаются. Дистанция между героем и средой всегда имеется. Но все же нельзя ее, по-моему, доводить до бесконечности. Худо, как вы понимаете, если герой сам по себе, а среда сама по себе. ‹…› Бывает, правда, и обратное. Есть такая манера игры — вроде как антиусловная. Когда актер боится даже натянуть эти самые страсти, испытать их на крепость. Он словно бы растворяет себя в окружающей среде, а лучше сказать, в быту. Все, что он делает, говорит, верно — узнаваемо, похоже. И не больше. Все как в жизни — и не больше. По мне, это самая дурная манера — такой «фотографический реализм» (я не настаиваю на этом термине). Актер недвусмысленно внушает нам, что он совсем не играет.
А разве актеру не льстит, когда о нем говорят: он словно не играет, а живет?
— Мне не льстит. Я играю и не скрываю этого, мне это нравится — играть. И я люблю актеров, которым это тоже нравится. ‹…›
...Согласимся, что степень условности образа в большинстве случаев различна. Она зависит от концепции автора, от режиссерской трактовки и, наконец, от манеры игры, присущей данному исполнителю. Но размышляя о героях Гарина, нетрудно заметить некую постоянную степень их условности. Это не удивительно, ибо в первую очередь она связана с определенным стилем исполнения. Гарин не из тех актеров, которые любят психологические перевоплощения. Он предпочитает не уходить «от себя», всегда и везде оставаться узнаваемым. Даже исполняя по нескольку ролей в одном фильме (или спектакле).
Поэтому у него неизбежно должны были появиться и свои авторы и свои режиссеры.
И поэтому все творческие удачи артиста связаны с теми постановками, где присущая ему манера игры совпадала с позицией драматурга и режиссерским видением. А неудачи, естественно...
— ...Ну, особенно ярких провалов в моей биографии я не припоминаю, нет. Были такие роли, от которых я не получил никакой радости, да и зритель, наверное, тоже. Вот, например, почтмейстер в «Ревизоре» (правда, это вообще невезучая у меня роль, еще с гимназии). Или вахтер из фильма «Девушка без адреса» — жидкая, потому что была написана водянисто. Но хуже всего, это вы правы, когда случалось браться не за свои роли. У режиссеров иногда ведь подход несложный — раз жулик, или болван, или шпион, значит, надо приглашать Гарина. А потом оказывалось — вовсе не обязательно... Вы говорите, что в моих героях есть что-то свое — странное такое, чудаковатое. Ну, правильно.
Кажется, это у Гоголя сказано: в каждом художнике или даже человеке сидит свой гвоздь, который не дает ему покоя, терзает его, будоражит. Во мне тоже, как видно, сидит свой гвоздь — в нем все дело. А если не так образно, то можно сказать, что у каждого актера есть превалирующая нота, своя. Моему герою свойственна, пожалуй, такая «превалирующая растерянность». В этом, возможно, и есть моя типажность — не та, про которую часто думают, которая снаружи... ‹…›
Гарин предпочитает брать и давать характеры в статике, недвижимые в пространстве и во времени. Это не значит, что герои Гарина статичны, безучастны ко времени и окружающей среде. Это значит, что актер предпочитает исследовать исконные, непреходящие противоречия в человеческом характере. Очевидно, ему так удобнее работать. Он часто поворачивает своего героя неожиданной стороной, новой, еще неизвестной. Он любит противопоставить в характере своего героя абсолютно противоположные черточки. Он любит — тут снова вспоминается Шварц — вывернуть человеческий характер наизнанку, сделать эту изнанку наглядной, обозримой. Отсюда, вероятно, происходит эксцентрическая манера игры. ‹…›
Богомолов Ю. Кушниров М. Обыкновенный волшебник // Искусство кино. 1965. № 3.