‹…› Года два назад Эраст Павлович Гарин, выступая перед студенческой аудиторией ВГИКа, рассказывал о своей творческой биографии и, между прочим, обмолвился, что в свое время ему довелось сниматься в роли Максима у Г. Козинцева и Л. Трауберга. Но затем постановка картины была по каким-то соображениям приостановлена, а когда вновь возобновилась, то артист уже был далеко, в Сибири, на гастролях с театром. Впрочем, добавил Гарин, «на общих планах, например в сцене похорон, в кадре я, а не Чирков».

Тогда, помнится, это сообщение вызвало веселое оживление в зале. Вероятно, каждый из присутствующих представил себе Эраста Гарина в роли Максима и невольно улыбнулся.

— Это потому, что каждый представил себе Гарина в роли Чиркова или Чиркова в роли Гарина, — заметил Эраст Павлович. — 
Конечно, это курьезно. ‹…› многое поначалу задумывалось не так, и Максим был совсем другой. Один из первых вариантов сценария
назывался-то «Коммивояжер революции». И предполагалось, что играть Максима будет Михоэлс. (Тут вы опять улыбнулись.) Затем появился более поздний вариант. Назывался он теперь «Большевик», и роль героя перешла ко мне. Съемки начали по этому сценарию.
Снята была только сцена похорон одного из товарищей Максима. ...Потом уже, после беседы, мы снова и снова возвращались к этому любопытному эпизоду. Думалось, какая странная, нелогичная судьба у героя, хорошо всем известного, очень простого и очень понятного. Судьба, у начала которой стояли столь разные актеры — Михоэлс, Гарин, Чирков. Теперь это не казалось курьезным, но по-прежнему оставалось необъяснимым. Мы обратились к литературе по истории создания «Юности Максима». И что-то прояснилось. Да, поначалу авторы представляли своего героя тихим, неприметным рабочим, очкастым и некрасивым, который неожиданно для себя оказывался вовлеченным в классовую и революционную борьбу. Герой этот
чем-то ассоциировался с рыжим Мотеле из стихотворной повести Уткина, очень популярной в то время. Видимо, такого Максима и должен был сыграть Михоэлс.

В другом варианте сценария, который назывался «Большевик»
и был опубликован, главный герой предстает перед нами «тощим парнем с умным взглядом, с острым носом, с упрямой копной волос». Вот один из эпизодов — видимо, этого сценария, — приведенный в книге Н. Зоркой: «Герой выходит на похоронах товарища, покончившего самоубийством, выходит нелепой походкой и начинает говорить совершенную белиберду, какой добрый был парень, как плохо сделал адвокат, — не может выразить свою мысль. Сказал что-то нелепое, и, несмотря на весь трагизм положения,
кто-то рассмеялся». В этом человеке уже безошибочно угадывается новый его исполнитель — Э. Гарин. С его протяжной, слегка обиженной интонацией, с его озабоченным и немного растерянным взглядом. Угадывается не только по внешним признакам. Характер обрел какие-то еще едва приметные эксцентрические черточки. Герой Гарина, по замыслу авторов, должен был обнаружить перед зрителем необычность, особенность человека, двигающего революцию. Г. Козинцев и Л. Трауберг вновь готовы были прибегнуть к своему излюбленному в те годы приему — приему остранения. И в этом они серьезно рассчитывали на своеобразное актерское дарование Э. Гарина. Но по мере исследования исторического материала, изучения опыта рабочего движения, авторы нашли, что этот человек силен и значителен прежде всего своей похожестью на других людей, своей родственностью с другими людьми.
Авторы ощутили потребность взглянуть на человеческий характер в движении, развитии. В этом они положились на дарование другого актера — Бориса Чиркова.

Богомолов Ю. Кушниров М. Обыкновенный волшебник // Искусство кино. 1965. № 3.