В нашем искусстве не дан тип кулака. Это — враг, совершенно явно ощутимый, определенным образом действующий. Но когда его берутся изображать, то обычно выводят крестьянина, который напакостил, который кого-то убил, иногда даже жену свою убил, и т. д. И когда смотришь на этого человека на сцене, то думаешь, а собственно говоря, это мелочь и дрянь. А ведь он не мелочь. Он прекрасно рассуждает. Например, у него сын оказался комсомольцем и мешает ему жить. И вот он рассуждает со своими приятелями: «Вот Иван Грозный убил своего сына, когда он от него откололся. Петр I тоже убил. Был еще король испанский, который тоже убил своего сына. Так если помазанники божии убивают, то нам грешным почему не убить?»
И вот нужно противопоставить этому врагу человека с задачами, которые, не обинуясь, не преувеличивая, можно назвать мировыми задачами. Ведь в конечном счете то, что мы делаем, — это мировое дело. И вот противопоставьте-ка врагу человека, по-настоящему впитавшего в себя это сознание, да мало сказать сознание, а эмоциональную какую-то силу, необходимость искоренять все, что мешает людям жить так, как они хотят жить, как они должны жить.
Противопоставьте эти две фигуры, и вы получите драму, небывалую в мире, которая не могла быть создана раньше. Потому что все эти Уриэли Акосты и другие -это ничтожно по сравнению с тем, что может дать наша драматургия...
Показывать силу врага в образах нужно, но в целях боевых, в целях его уничтожения, в целях показа его вредности. Нужно это иметь в виду. Фиксация этих отрицательных типов в искусстве должна обязательным образом сопровождаться показом некоторых противоположных типов. Ведь почему-то эти фигуры, люди, которые убили Кирова, существуют? Но существует еще нечто, что миллионами голосов сказало — расстрелять сукиных детей!
Горький в кино [Выдержки из стенограмм бесед с кинематографистами] // Искусство кино. 1938. № 6.