Г. М. Козинцев — Н. Н. Кошеверовой Новосибирск 18.12.1943.
Дорогой друг!
Какое-то очень хорошее письмо Вы мне написали. Я его уже перечитал много раз и теперь (3 часа ночи, лежу в постели совсем усталый) читаю опять и мне как-то легче. Мне теперь не до пустых разговоров и приятных слов. Очень хочу написать Вам, что по-разному относился к Вам за довольно много лет[1]. И дружелюбно, и хорошо, и очень хорошо. По-всякому. Как будто только плохо никогда не относился. Злился, — но это пустяки. Теперь отношусь совсем иначе, появилось что-то совсем другое. Хочется написать слово корявое, но очень для меня теперь важное и нежное. Вы теперь для меня какая-то родная. То, что мы были с Вами вместе тогда[2], сделало Вас для меня бесконечно близкой, такой, каких у меня в жизни было только два человека: Роза Григорьевна и сестра. Я Вам совсем верю, и мне перед Вами ничего не стыдно. Не знаю, понятно ли Вам, как это много.
Вы мне очень нужны, и мне было бы гораздо легче, если бы Вы были близко. Жить очень трудно. Я в чем-то очень изменился, и сам не пойму в чем, да и мне не до психоанализа. Внешне я такой же, работаю без скидок на что бы то ни было, острю, веду себя как обычно. (Я не допускаю даже тени «соболезнований» или каких-либо разговоров на эту тему, грубо обрываю их. Об этом я смог бы говорить только с Розой Григорьевной или Вами, даже с мамой мне этот разговор неприятен. Тут что-то есть для меня нестерпимо оскорбительное, если за этим не было тех дней и ночей в Алма-Ата, когда Вы были рядом.)
Я пробую загнать себя работой, чтобы не думать. Долго и утомительно репетирую на страшном нервном возбуждении,
потом до середины ночи пишу рабочий сценарий. Сплю совсем мало. От этого все время переходы от сильного возбуждения к отвратительному упадку.
Ужасно хочется, не стыдясь, поговорить с Вами, взять от Вас хоть немного тепла. Такое страшное, почти физическое ощущение холода. И очень много людей кругом, и все совсем чужие, хотя в большинстве очень хорошо относятся ко мне, и целый ряд дает
мне знать, что готовы утешить меня всеми возможными способами. При мысли о всем этом становится только противно. Если бы Вы были рядом, я бы рассказал Вам про свои успехи на амплуа Евтихия Карпова. После кинематографического хлева даже трудно представить, как меня принял театр и что происходит на репетициях. Видите, — мне уже показалось, что Вы здесь, и я расхвастался и выпустил хвост. Это как наркотик — на какие-то секунды загораешься, и тогда радостно чувствовать, что это захватывает актеров, и пропадает быт работы в искусстве. Но как мало таких секунд! И как почти всегда это ужасающее чувство пустоты под всем и невозможность существования с этим чувством.
Если я чем-нибудь могу быть Вам полезным напишите, я с радостью буду думать над Вашей картиной[3] так же, как над своей.
Может быть, Вам есть смысл приехать сюда за актерами — здесь их много: и Александринка, и ТЮЗ, и «Красный факел», и ИСИ[4], и эстрада. Трудно даже написать, как я был бы рад увидеть Вас. Если бы это могло случиться, то сразу же дайте мне молнию, когда Вы будете, а то боюсь, что мне вдруг нужно будет на несколько дней съездить в Ташкент (вообще же я буду здесь до марта, а вероятно, и позже, если не произойдет переезд в Ленинград).
Здесь пока нехолодно. Мягкая зима, идет пушистый снег.
Я очень прошу Вас писать мне, и если только может быть какая-нибудь польза от моего кислого ума, то использовать ее. Сейчас же я погашу свет и буду говорить с Вами.
Ужасно хочется, чтобы Вам было хорошо!
Г. Козинцев 18 XII Новосибирск. Театр им. Пушкина
Переписка Г. М. Козинцева. 1922-1973. М.: Артист. Режиссер. Театр, 1998.
Примечания
- ^ Кошеверова появилась в актерской мастерской Козинцева и Трауберга в 1927 г.; в 1928 г. вошла в постоянный коллектив помощником, затем ассистентом режиссера; с 1935 г. замужем за оператором А. Н. Москвиным.
- ^ Козинцев имеет в виду время тяжелой болезни Магарилл, с которой Кошеверова очень дружила.
- ^ В это время Кошеверова в Алма-Ате готовилась к постановке фильма-оперы «Черевички».
- ^ Козинцев перечисляет работавшие в это время в Новосибирске театры. ИСИ (Институт сценических искусств) — так Козинцев по старой привычке называет Ленинградский театральный институт, также эвакуированный в Новосибирск.