Олеша составил какие-то «десять заповедей» — о скромности, искренности, великодушии, щедрости, сентиментальности, жестоком отношении к эгоизму, целомудрии. Страдании!!! Какое-то Евангелие. Мне все это непонятно! Мне почти не приходилось думать о таких вещах, особенно о том, что Олеша говорил после чтения пьесы. Ему грустно, что одни живут, другие умирают, одни болеют, другие выздоравливают. Он не только испытывал нашу общую радость, когда возвращались челюскинцы, но и грустил, когда думал о матери погибшего Бориса Могилевича. Но если так думать, конечно, будет грустно. Надо работать, тогда будет и радость. Не надо замалчивать страданий.

От неравенства умов, способностей, характеров нынешняя молодежь тоже страдает. Но это неравенство не повергает нашу молодежь в мировую скорбь. «Я не хочу погибать. Никто не хочет погибать. А если погибать, то за дело, за большое общее дело». Такая постановка вопроса влечет за собой и разрешающую радость, словом, иное отношение к «Мировым скорбям». Олеша разбудил внимание к этим вопросам, но не разрешил.

Этот строгий юноша ведь тоже является в конечном счете все еще сыном старой, а не новой пролетарской интеллигенции, хотя и обрисован отменным физкультурником. Если Олеша хотел дать юношу таким, то пьеса должна была показать, что в среде старой интеллигенции встречаются юноши, идущие не только в ногу с пролетарской молодежью, но и сливающиеся с нею окончательно.

Пакентейкер С. О равенстве и мировой скорби // Кино. 1934. 10 августа.