Фильм вышел на экраны, идет по стране уже два с половиной месяца, собрал очень большую и — без всяких исключений — положительную прессу, и, в общем, можно считать эту работу законченной. Однако прежде чем соединить все материалы, связанные с работой над фильмом и с борьбою за то, чтобы он появился на экранах, есть потребность написать ко всему этому несколько примечаний — для ясности. Для собственной прежде всего.
С того момента, как у меня родилась идея этого фильма в самой первоначальной и общей форме, и до начала работы над ним вплотную прошло около полугода. Работа над фильмом заняла около года. А работа над пробиванием фильма на экран заняла девять месяцев без одного дня. Масштабы сопротивления тому, чтобы этот фильм появился на экране, мне до конца не ясны. Я не все знаю. Знаю, что было направлено в ЦК официальное предложение Политуправления армии — фильм на экран не выпускать и поручить сделать другому авторскому коллективу другой фильм на эту же тему. Знаю, что были письма с протестами против фильма, написанные маршалом Еременко. Слышал, что было групповое письмо нескольких военных деятелей в ЦК, протестующих против фильма.
Знаю, что осуществлялся нажим на кинопрокат и Комитет кинематографии с тем, чтобы не выпускать фильм перед Октябрьскими праздниками. Слышал, что вновь перед юбилеем армии был произведен новый нажим со стороны Политуправления, чтобы фильм не демонстрировался во время юбилея армии.
Многого, очевидно, еще не знаю и не слышал.
Во время первых обсуждений фильма со стороны представителей Политуправления, наряду с некоторыми правильными соображениями и замечаниями, были замечания и предложения такого свойства, которые по существу ликвидировали фильм на корню.
После того как нам были сделаны предложения о поправке в фильме, касающейся 1937 года, было предложено исключить упоминание о предвоенных массовых репрессиях, лишивших армию многих военачальников, я вынужден был поставить вопрос о снятии моей фамилии с титров фильма, не считая для себя возможным, чтобы моя фамилия стояла под фильмом, который выйдет без упоминания о влиянии событий тридцать седьмого года на события сорок первого года.
После моего письма по этому поводу, написанного на Экспериментальную студию, вопрос перешел на рассмотрение в ЦК. Насколько мне известно, фильм смотрели все или почти все члены Политбюро, и вопрос о нем обговаривался на Политбюро. Причем при наличии ряда замечаний и предложений фильм был расценен как такой, который необходимо выпустить на экран. Однако даже после этого и после ряда внесенных нами поправок, уточнений, дополнений где-то по-прежнему дело продолжало тормозиться.
Тогда я обратился с телеграммой на имя Брежнева. После этого фильм смотрели, насколько мне известно, еще раз. Оценили положительно, предложили выпустить на экран.
Но, несмотря на это, кто-то еще продолжал тормозить его выход, давил на кинопрокат, на Комитет, откладывалась премьера. Пришлось принимать дополнительные меры к тому, чтобы премьера все-таки состоялась в намеченные сроки, хотя бы в одном кинотеатре, в конце сентября шестьдесят седьмого года.
После премьеры, после статьи в «Правде», высоко оценивавшей фильм, после статей по всей прессе страны «Красная звезда» тем не менее так и не выступила с рецензией на фильм. И фильм до сих пор, ни один его экземпляр, не заказан Политуправлением армии для армии.
Таким образом, фильм, прошедший по всей стране, одобренный к выходу на экран Политбюро, отрецензированный в сотнях газет без единого отрицательного отзыва, тем не менее не разрешен к демонстрации в воинских частях. Этот факт дополнительно характеризует ту атмосферу, которая создавалась вокруг фильма и в течение девяти месяцев не давала ему выйти на экран.
Что я могу сказать о фильме сейчас — о нем, о таком, каким он вышел на экраны после всех обсуждений, поправок, дополнений, сокращений.
Разумеется, если бы мы на всех этапах принимали к исполнению все предложения, поправки, замечания, соображения, которые высказывались по фильму, то фильм был бы непоправимо изуродован и вообще перестал бы существовать как произведение искусства, а политически был бы очевидно вреден. Ибо давал бы прикрашенную, неправдивую картину событий 1941 года и не призывал бы к бдительности, к недопущению какой-либо возможности повторения ошибок 1941 года, а, наоборот, вносил бы настроения самоуспокоенности и забвения тяжести совершенных в сорок первом году ошибок, и масштаба понесенных жертв.
Так было бы, если бы мы прислушались ко всем замечаниям и предложениям — прежде всего к целому ряду предложений, исходивших в наиболее решительной форме от представителей Политуправления армии.
Однако, надо сказать, с другой стороны, что мы очень внимательно относились ко всем замечаниям и предложениям, советам, которые могли пойти на пользу нашей работе, устранить из нее те или иные недостатки, отдельные просчеты, дополнить ее некоторыми важными моментами.
Такого рода правильные и полезные соображения, замечания, предложения мы получали на разных этапах и от товарищей по работе во время первых просмотров, и в Комитете кинематографии во время последующих просмотров, и от представителей Политуправления армии, и от представителей ее генералитета, участвовавших в просмотрах. А на последующем этапе от работников отделов ЦК и от секретарей ЦК.
Сейчас, глядя фильм в окончательном его виде, я не испытываю потребности что-либо менять в нем, кроме одного весьма важного места. Все поправки, которые мы сделали, за исключением одной, привели к положительным результатам — к фактическим уточнениям, к эмоциональному усилению ряда мест; или в нескольких случаях ничего не изменили в фильме по существу. То, что было сказано в одной форме, оказалось в итоге сказанным несколько по-другому, в несколько видоизмененной форме, не изменявшей существа дела.
Наиболее существенное дополнение, внесенное в фильм, — введение в него кадров парада Победы 1945 года — было сделано после того, как фильм обсуждался на Политбюро, именно там было высказано это предложение. Сначала это предложение показалось нам художественно неприемлемым. И мы не скрыли этого, разговаривая по этому поводу в ЦК. Но потом, когда мы посмотрели многие, неизвестные нам и забытые кадры парада Победы, мы нашли в фильме место, где этот парад Победы мог бы прозвучать как закономерное отступление от общего хода повествования. И мы переменили отношение к вставке этого эпизода, и после другой работы этот эпизод не только органически вошел в фильм, но и стал как бы одним из опорных пунктов фильма. Людям, не смотревшим фильм раньше и увидевшим его уже с эпизодом парада Победы, просто не приходило в голову, что этого эпизода могло раньше не быть в фильме.
В итоге в фильме получилось четыре парада — предвоенный майский, ноябрьский сорок первого года, немецкий парад победы на пустой Красной площади и действительный парад Победы — наш сорок пятого года на этой же площади.
Таким образом, те поправки, которые мы сделали, согласившись с ними и считая их правильными, в совокупности, как мне кажется, сделали фильм лучше, чем он был. Но есть одна вынужденная поправка, которая резко снижает силу фильма и которую, будь моя воля, я бы и сегодня отменил и восстановил это место в фильме в его первоначальном виде.
Первоначально, когда в фильме шел эпизод первомайского парада, слова: «Они сделают все, что в их силах, и грудью встретят врага. Но если бы рядом с ними были все те, кого армия лишилась не на поле боя, а еще до войны, в годы необоснованных репрессий...» — слова, которые сейчас идут на кадрах стоящих в строю на Красной площади командиров и выпускников академий, раньше шли на других кадрах.
Раньше эти слова шли так: они начинались на кадрах стоящих на Красной площади командиров, а затем переходили на стоп-кадр фотографии членов Реввоенсовета Республики, снятой в начале тридцатых годов. Сначала фотография давалась полностью, а потом на ней затемнялись, исчезали те, кто погиб в 37 — 38-м годах, до войны. На фотографии было около тридцати человек; из них примерно двадцать или двадцать два исчезло и только шесть или семь оставались.
На этом затемнении и шли последние слова текста о погибших не на войне, а в годы необоснованных репрессий. Сейчас тот же текст положен на кадры людей, стоящих в строю на площади. Текст не переменился, но, разумеется, эмоциональная сила этого куска сейчас не идет ни в какое сравнение с эмоциональной силой, достигнутой в первом варианте.
Здесь вопрос не только художественной слабости или силы куска, — это был один из наиболее сильных художественно моментов фильма.
Но не это даже главное. А главное то, что тот же текст, положенный на эти кадры, которые были в фильме вначале, давал ощущение всей глубины и силы происшедшей в 37 — 38-м годах с армией трагедии, давал ощущение того, как много потеряла армия перед войной, в каком тяжелом положении она оказалась, заставлял почувствовать, чего мы лишились, в каком невыгодном положении оказались перед войной мы и в каком выгодном положении оказались благодаря этому немцы.
Размеры трагедии, происшедшей в 37 — 38-м годах, и мера ее влияния на тяжелые для нас события начала войны были даны в фильме несравненно выразительнее при тех кадрах, которые были вначале, чем при тех кадрах, которые стоят сейчас. Хотя дикторский текст и не подвергся переменам.
Первоначально во время работы над фильмом на этом тексте стояло три плана. Сначала фотография пяти маршалов, из которой затемнялись и исчезали трое — Тухачевский, Егоров и Блюхер. Потом фотография делегатов XVII съезда, с которой исчезали все за исключением Ворошилова. Может быть, на этой фотографии были не все военные делегаты съезда, а только большая группа их, но во всяком случае из этой группы в живых остался один Ворошилов. И после этого шла третья фотография — Военного совета, о которой я уже сказал.
Все эти фотографии были в первоначальном рабочем экземпляре фильма. Мы думали, спорили, искали необходимую меру вещей в этом эпизоде и в итоге пришли сами к убеждению, что следует оставить одну фотографию с вытеснением из кадра тех, кто погиб, не педалируя это тремя фотографиями. И я думаю, что это было верное решение, связанное с правильным и точным чувством меры в этом вопросе. Но то, что нам не удалось отстоять, и то, что мы вынули этот единственный кадр — Реввоенсовета, я сожалею и считаю, что этим мы нанесли серьезный урон фильму, и если бы у меня была к тому малейшая возможность, я бы этот кадр, разумеется, восстановил.
Мне уже пришлось столкнуться с разнообразными кривотолками вокруг этого фильма, и именно поэтому мне показалось полезным, окончательно внутренне ставя точку на этой работе и переходя к другим делам, высказать мое собственное отношение к некоторым из проблем, связанным с работой над этим фильмом, и со всеми перипетиями его выхода на экран.
23 февраля 1968 года, Кисловодск
Цит. по: Лазарев Л. «Невыносимо трудно жить и работать». История одного документального фильма в четырех материалах из архива Симонова // Искусство кино. 1991. № 4.